Страница 8 из 106
А девчонка умела сохранять лицо.
Пока Сен-Жюст не видел ее, он успел напридумывать о ней много, пытаясь представить, что такое Шарлотта Корде. Она виделась ему то роковой красавицей, под чары которой легко можно было попасть, то, напротив, уродливой, как её подлость.
-Она обычная, - усмехнулся на его размышления Кутон, - совсем обычная.
Но Сен-Жюст тогда ему не поверил. Как юная девушка, совершившая убийство лидера толпы, САМОГО Марата, могла быть обычной? Наверняка она совсем-совсем другая.
Марата Сен-Жюст не любил. Он даже опасался его некоторым образом, но сам факт того, что смерть настигла этого опасного, даже в своей болезни, человека - был поразительным и потряс не на шутку.
И вот… Шарлотта. Предстала перед справедливо возмущенными обвинителями, перед судом, что уже обрек ее на смерть задолго до того, как она появилась в этой зале.
Что сразу бросалось в глаза? Обычность. Кутон не обманул. Если бы Сен-Жюст не знал, что это девица совершила – он бы даже не стал вглядываться в нее. Совсем обычная – миловидная по воле юности, но ничем выдающимся не обладающая.
Молода. Да. На пару лет младше самого Луи. Из дворянского происхождения, тоже не особенно удивительно – правнучка знаменитого драматурга Пьера Корнеля, содержалась на обучении в аббатстве Святой Троицы в Кане…
И как случилось, что она взяла в руки нож? Ее биография не располагала к этому!
Зато располагал к этому Кан, куда вернулась Шарлотта. Кан стал центром оппозиции жирондистов в изгнании.
Но неужели она так близко приняла к сердцу их мятеж? Неужели уверилась непоколебимо в том, что только Марат – только он – виновник гражданской войны?
***
Шарлотта держалась нагло и самоуверенно. Казалось, ее не страшит ни одна мука, что может быть дана адом или землей. Словно бы она, выполнив свой долг, готовилась к вечному сну, успокоившись, что свершила должное.
Даже когда читали написанное ею письмо перед убийством «Обращение к французам, друзьям законов и мира», Корде не вздрогнула.
И когда гремели роковые его строки в притихшей, скованной зале:
-О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осужденный вселенной, он стоит вне закона…
И в ропоте, последовавшем после того, как тишину разрезали эти слова, взятые из письма, Шарлотта осталась спокойной.
Впрочем, Луи, сидевший близко к трибуне, услышал конец этого письма и понял – не мозгом, а скорее интуитивно, почему она осталась такой холодной к собственной судьбе. Шарлотта уже написала разгадку:
-Я хочу, чтобы мой последний вздох принес пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!
Слишком разумно для юности. Слишком цинично для монастырского воспитания! Возле самоубийцы никто и никогда не стал бы объединяться, а вот возле мученицы…
О, эта дрянь, похоже, собиралась всерьез вернуться знаменем, именем святой, что погибла за свободу, за идею жирондистов!
Ярость окутала Луи кровавым плащом. Он знал, что единицы слышали это – ведь ропот и гул стоял в зале страшный. Но тот, кому нужно было это слышать – услышал, либо понял и без письма.
Шарлотта держала ровно спину и взгляд. Она даже немного улыбалась одними уголками губ, наблюдая за той реакцией, что производило одно ее присутствие в зале суда.
***
Спокойствие воцарилось с трудом и ненадолго. Последовал допрос – скучным голосом зачитывалась последовательность преступления, но даже этой скуки хватало, чтобы всколыхнуть зал в той или иной фразе.
-Последовала на улицу Кордельеров, 30 в фиакре…
И вот она – улица. Облупившаяся дверь. Узкий проулок, от которого несет сыростью. Мрачность окон. Зловещая тишина. Фиакр…
-Однако гражданка Симона Эврар не пустила гражданку Корде в дом…
Симона!
Луи даже вздрогнул, глянул через три ряда – Симона Эврар – гражданская жена Марата, много младше своего возлюбленного казалась теперь совершенно выцветшей. Со смертью обожаемого ею человека кончилось для нее будто бы все. Осталась только совершенно ненужная ей собственная жизнь.
О, Симона! Зараженная от Жан-Поля Марата идеями революции, не жалеющая своего состояния на содержание его газеты, съем квартиры, терпевшая его отстраненность, увлечение одной борьбой, и даже не отвернувшаяся от него, когда усилилась его страшная экзема, от которой единственное облегчение наступало ему в ванной.
В той же, где он нашел смерть…
О, Симона! Луи испытывал странное чувство к этой женщине. С одной стороны – восхищение ее самоотверженностью, доблестным чувством долга и храбростью, а с другой – отвращение. Тень Марата была в ее лице, его взгляд стал ее взглядом. Его слова – ее словами.
Впрочем, сейчас в ее словах была еще одна тень.
Луи прекрасно знал, что недавно, пару дней назад, Максимилиан был у Симоны. Он зашел к ней выразить свое сочувствие и сообщить о назначении ей пенсии, как вдове (пусть они и не были женаты), но Сен-Жюст понимал, что сочувствие было лишь предлогом.
Смерть Марата была на редкость удачным стечением обстоятельств, после которого можно было открыто начать суд над врагами, это пятно на всех жирондистов. Очень удачное пятно! Народ будет только рад покарать их теперь.
Наверное, по этой причине и судилище над Шарлоттой идет с максимальным обеспечением ее безопасности. Этой дряни надо дожить до гильотины, нельзя позволить толпе растерзать ее, но нужно убедить толпу в справедливости и неотвратимости наказания. Показательная казнь.
***
-Сообщив гражданину Жан-Полю Марату о депутатах-жирондистах, бежавших в Нормандию, дважды ударила его ножом в грудь…
Допрашивали ее несколько раз. В первый – сразу же, на квартире Марата, когда еще у самих обвинителей немного дрожали руки, когда еще рыдала Симона, когда тело еще не осмотрели должным образом.
Во второй раз – уже в тюрьме. В камере ее находились два жандарма, призванные не дать ей покончить с собой, если уж она решится.
Тогда еще не были совсем ясны ее мотивы, и можно было ожидать всякого.
Допрос в Уголовном Революционном трибунале заставил всех внимательнее наблюдать за процессом. Она держалась ровно. Это уже неприятно поражало. Она не производила впечатления напуганной и сломанной заключением девушки. Корде четко понимала, что ей не убежать от гильотины, но, словно бы приветствовала ее мрачный образ.
На суде Корде твердила, что у нее нет сообщников. Нет и не было.
-Врет? – с надеждой спросил Луи, не обращаясь ни к кому в особенности, но ответил ему общественный обвинитель Фукье-Тенвиль:
-Не похоже.
И отказался от разъяснений. А позже, зачитав ее письмо из тюрьмы к отцу, потребовал казни, что, собственно, и было принято с удовольствием в возмущенной толпе.
-Несчастные…- Шарлотта обвела их равнодушным взглядом и кивнула, как бы соглашаясь с приговором, словно ее согласие или несогласие имело здесь какое-то значение.
У Луи же, пока шла суматошная эта игра в суд, перед которым все уже было решено, сложилось впечатление, что Шарлотта ни разу не хочет быть оправданной. Она признавалась в совершенном ею покушении и сообщала, что поступила бы так снова и снова, обдумав все тяжкие, отягощающие вину, обстоятельства.
Единственной же ее защитой стало невозмутимое спокойствие, полнейшее самоотречение, не обнаруживающие ни малейшего угрызения совести даже в присутствии самого призрака смерти.
***
-Она позирует художнику, - сообщил Луи Сен-Жюст Робеспьеру, смутно догадываясь, что тот уже в курсе. – Пока нет казни…