Страница 20 из 106
-Мари Анна Шарлотта Корде д`Армон, - быстро ответила девушка, словно готовилась к его вопросу. – Можно просто Шарлотта Корде.
-И что ты такое есть, Шарлотта? – Барбару отложил и бумагу, и перо, и теперь стоял, скрестив руки на груди и в упор разглядывая ее. он знал, что от его взгляда девушки либо смущаются, либо краснеют…
Эта же даже не дрогнула и смотрела в его глаза.
-Я республиканка задолго до революции, - ответила Шарлотта. – Люди, что обещали нам свободу, убили ее. они стали палачами.
-Вы рискуете, - воззвал к ней Барбару. – Нас не объявили еще изменниками, во всяком случае, официального объявления мне неизвестно, но взявшись что-то передавать – вы рискуете собственной головой.
А она продолжала смотреть ему в глаза и по лихорадочному блеску, такому знакомому, Шарль, точно чувствуя, что хлопоты о пенсии лишь предлог, а задумалось ей что-то другое, взялся за перо. Он даже подумать не мог, что она добьется успеха.
Ее, по его мнению, должны были взять либо по дороге, либо в Париже.
***
Громыхнуло очень скоро. Шарль Барбару даже сначала решил, что это шутка, невозможно…невозможно убийство!
Но он получил непреодолимые в своей ясности сведения. А потом получил письмо от нее самой. От нее, от этой Шарлотты Корде, томящейся в тюрьме.
-Как ее только сразу не убили…- растерянно бормотали среди сторонников Шарля.
А Барбару уже знал, не прочтя даже, знал, почему.
Ему тяжело далось распечатывание конверта. Он меньше всего хотел видеть то, что должен был прочесть.
Шарлотта рассказала в письме, в подробностях, как ездила к Марату, и только с третьей попытки была впущена в его дом. Там, встретив его в ванной, и убила. Она писала, что ее не дали на растерзание толпе из добродетели, но Шарль, замирая от ужаса, и видя все, как наяву, как будто был и он там, знал: добродетель мертва. Шарлотту не отдали на растерзание толпе сиюминутно, чтобы восторжествовало то, что давно уже зрело.
Нельзя было уничтожить в один миг изменников, которыми нарекли Барбару и всех сторонников его. никак нельзя. Нужна была жертва и Марат, очень вовремя убитый этой угловатой девчонкой, подходил идеально.
Толпа, обожавшая Марата, восхвалявшая его превыше всех, видящая в нем бога, миссию и руку справедливого возмездия и защиты, готова была броситься на каждого, кто был причастен к его гибели.
А связать Шарлотту с Каном, где укрывался Барбару и его друзья было легче легкого. Хотя, Корде писала и сам Шарль слышал, что она отрицала всяческое их участие – плевать они все хотели на это! То, что какая-то девчонка сама имела какое-то мнение, было им неинтересно, ведь, наконец, получено реальное основание для уничтожения любого противника любым методом!
Шарлотта убила не только человека. Она обратила любимца толпы в мученика и святого, во имя которого надо было сплотиться и отомстить каждому, кто хоть сколько-то имеет причастности к этому убийству.
Шарлотта, знающая, что идет на смерть и желавшая сама стать символом, пусть и в посмертии, символом борьбы с террором и диктатурой, которую узрела, сама стала первой главой, главой кровавой в начавшейся борьбе…
Сейчас, даже если и удастся Барбару или кому-то из его сподвижников, удержаться на плаву, или возвыситься – Париж уже не примет их. Они оскорблены убийством Марата. Это жертва, которая была отдана. Заклание.
И Шарлотта, видевшая единственным врагом свободы – Марата, явно не могла посмотреть так далеко вперед.
-Марат мертв! – ликовали среди сторонников Барбару, а он молчал, прекрасно помня, что такое «Марат».
Ему довелось, еще до падения Бастилии, взять несколько курсов оптики у Марата. И он успел понять, что такое это человек есть. И не желал ему смерти, опасаясь открытых последствий ее, хоть и смерть его развязала бы руки…
Правда, теперь она развязывала руки Робеспьеру и его сторонникам, долг которых – отомстить и уничтожить всяческого врага, отнявшего жизнь великого Марата!
И тревожило Шарля то, что само это убийство слишком уж походило на мысль самого убитого. Это было что-то из его логики: великая жертва, открывающая великие возможности. Смерть Марата – подлое убийство, последствием которого можно уничтожить сотни врагов…
Это так походило на него! так что же? Совпадение? Совпадение мыслей? Или же просто Шарлотта не знала, куда деться, и так возненавидела Марата…
А может быть, в этом и был его замысел? Дожидаться чьей-то ненависти, чтобы стать смертью и символом?
Нет, безумство, безумство! Но – похоже на его мысль. Мысль безумца.
-Шарль?! – Барбару вынырнул из омута своих мыслей и только сейчас понял, что его уже зовут не в первый раз.
-Да?
-Что дальше? – спросили его.
А дальше для них закончилось. Шарль это понял. Сторонники либо не поняли, либо пока не прочувствовали.
-Дальше…- Барбару сглотнул тяжелый ком, вставший в горле и с нарочитой беспечностью сказал, - а дальше…дай-ка мне бумагу и чернила!
И сам, пока не успели его поймать в сети вопросов, залпом выпил стакан вина, но даже не почувствовал вкуса.
11. Письмо в пустоту
Комната так и осталась маленькой и неуютной для чужого взгляда: её владелец - Максимилиан Мари Изидор де Робеспьер, даже находясь на пике своего положения, так и не занялся обустройством своего жилища, сохраняя какое-то равнодушие и даже неприязнь к тому, что многим виделось комфортным. К тому же, и проводил он здесь мало времени.
В этой комнате всегда было много бумаг и книг – Максимилиан всегда много читал, переписывал, переводил и делал какие-то заметки в понятном лишь определенному кругу людей порядке. Но даже в те часы, когда он работал, в этой комнате было мало света – свечи горели неровно и их как будто бы всегда не хватало.
Но сейчас он не сидел за столом со своими бумагами на привычном для себя месте.
Апрельский вечер догорал нервно, уходил быстро и, хотя, не было за окном еще откровенной темноты, всё-таки, в комнате висел уже призрачный полумрак и даже несколько свечей, расставленных по столу, уже не могли дать достаточного освещения, но Максимилиан привык к полумраку за годы бедного своего существования и не обращал на это внимания.
К тому же, сейчас дело было не в свечах и не в апреле…
Если бы кто-нибудь из его сторонников сейчас видел бы его! О, стало бы удивление! Луи, наверняка, не удержался бы от какого-нибудь безобидного на первый взгляд замечания, каждое слово которого сочилось бы ядом – он прекрасно умел выдавать такие штуки.
А Жорж…славный, с добродушным лицом, сильный духом человек, страдавший параличом ног, но никогда не выдававший даже взглядом, сколько унижения и боли испытывает каждый день, что сделал бы он? Наверняка, участливо бы спросил какую-то глупость вроде: «как ты?» или произнес бы что-то в духе: «тебе нужно больше отдыхать, ты сам на себя не похож!»
Главное, чтобы этого участия не слышал Луи – для него каждая минута дорога, он считает, что даже минута без дела, всякий отдых – преступление против революции.
Хорошо, что и ядовитый юноша и участливый соратник не видят его сейчас – очень хорошо!
Максимилиан иногда чувствует себя глубоким стариком, а ему тридцать пять лет. Этим вечером он сидит в старом, истертом уже давным-давно кресле и сутулится больше, чем обычно и даже в чертах его проступает ненавидимая усталость и ясно видны следы устойчивой бессонницы…
Что делать – этот апрель только входит в свои права, а уже измотал его полностью. И сейчас еще это…
Максимилиан, не удержавшись, бросает еще один взгляд на письмо, дрожащее в его пальцах: он уже знает его наизусть, но почему-то никак не может выпустить его из рук, как будто бы это – последняя ниточка, оборвешь которую и что-то рухнет, произойдет что-то, что, конечно, должно произойти, но как же не хочется… оттянуть бы.