Хранитель и Виринея

Виринея периодически буянила, дёргая за наручники и потихоньку расшатывая ненавистные оковы, что держали сейчас её прикованной к стене. Князь, словно издеваясь, сделал наручники из тонкого тюкарского сплава. Как тюкарам удавалось так закалить металл, что он не поддавался никаким воздействиям, было неизвестно. Они свято хранили эту тайну, организовав Орден тюкарских металлорудов. Этот орден защищал всех, кто работал с Тюкарским месторождением железной руды, и только он имел право торговать их изделиями. Орден разрастался, претендуя уже на власть в стране.

Время в заточении тянулось ужасно медленно, особенно когда весь мир сжался до каменного мешка, а внутри разрасталась тревога, о том, что точно знаешь – князь попытается найти камень, который был артефактом предков. Откуда появился этот камень в пещере, никто не знал, точнее уже и не помнили. Поговаривали, что он из пещеры древнего дракона, но как бы там не было, беречь его надо было, как зеницу ока. Его и трогать-то позволялось только в исключительных случаях, испрашивая на это позволение у духов. Дело в том, что никто не мог предугадать, как потусторонние существа захотят изменить мир. И потом, этот камень мог найти себе хозяина, и тогда лежать в пещере он больше не станет. Будет постоянно материализоваться рядом с избранным, меняя его жизнь и окружающих.

Виринея поморщилась, а Агапья ведь предупреждала не раз, только она не слушала, самонадеянно решив, что никого не подпустит к камню. И вот, как результат, висит в темнице, а пещера без надзора. И Петро оказался, гадом продажным. Интересно, за сколько он её продал. Обидно будет, если за горстку медяков.

Постепенно в памяти стали всплывать кусками события давно прошедших дней.

Храм служителей Света был выстроен много веков назад первыми жрецами-воинами. После битвы с последним драконом, разнёсшим часть Илиндийского хребта, и погрузившим в море крови половину нынешней территории Пришлых странников, воины потребовали в уплату у короны остатки Илиндийского хребта и построили на этом месте храм. Он стоял далеко в горах, теперь покрытых непролазными смешанными лесами. Воины – жрецы возвели храм из серого камня разрушенных гор. Потом он постоянно расстраивался, увеличивался, прирастал новыми строениями и территориями. Когда маленькая Виринея попала туда, там проживало несколько сотен жрецов, примерно столько же служек, а ещё ученики и последователи. И храм со всеми строениями походил на маленький город, защищённый высокой каменной стеной, и запрятанный от чужих глаз далеко в горах. Роскоши здесь никогда не было, здесь приветствовался для всех аскетический образ жизни. Поэтому повсюду царила серость. Главное здание храма было с высокой пикообразной крышей, проникающей как будто в самые облака. На вершине этой пики светилось что-то похожее на маленькое солнце, свет от которого даже в ночи указывал путникам дорогу к храму. Жрецы говорили, что это око, сквозь которое струится на землю истинный свет.

Сколько Виринея себя помнила, её домом, где она росла, всегда была эта обитель служителей истинного Света, другого дома не имела. Родителей, как таковых, она не знала, но маленькое сердце очень нуждалось в доброте и ласке. Когда она была совсем маленькой, то бегала, как хвостик, за одной из женщин – служек. Так называли женщин, живших при храме, готовивших на кухне, занимающихся уборкой во всех помещениях и смотрящих за маленькими детьми, которых отдавали в младенчестве, чтобы вырастить из них жрецов и последователей культа. Считалось очень почётным, если твой ребёнок попадал сюда.

Женщину ту звали Феофания. Виринея не могла выговорить её имя и звала её Фи. Жрецы не приветствовали личных привязанностей. Служитель Света должен быть свободен, как телом, не имея имущества, так и душой, не зная забот о ближнем. Его сердце должно служить только источнику первородного Бытия. Поэтому Феофанию чуть не выгнали, за то, что она общается с ребёнком. И женщина, смахивая украдкой слёзы, стала убегать от маленькой светловолосой и голубоглазой девочки, зовущей её иногда: «Ма». Глупая, маленькая Виринея тогда никак не могла понять, почему Фи не хочет больше сажать её на колени и ласково гладить ладонью по голове. Потому она решила, что это она стала плохая и поэтому больше не нравиться милой и добродушной женщине. Для неё эта была первая личная трагедия в её маленькой взрослой жизни. Но так случилось, что однажды, она бежала за повозкой по широкому двору храма, чтобы передать письменное извещение одного из жрецов торговому обозу, Виринея очень спешила исполнить первое в своей жизни поручение и потому неслась, сломя голову, не замечая, что у неё под ногами. Запнувшись об выступающий камень, она полетела и со всего размаха больно стукнулась о каменное покрытие двора, разбив в кровь колени и локти. И тут к ней птицей бросилась женщина, которая в это время как раз шла неподалёку. Она подскочила к плачущей девчушке и крепко обняла её, прижимая к груди.

– Детка моя, ненаглядная, как ты? – она ласково гладила её по голове и щёчкам, стирая мокрые дорожки.

– Мама Фи, я думала, что ты разлюбила меня? – спрашивала, глотая слёзы, Виринея.

– Виринея, – женщина серьёзно посмотрела ей в глаза, – я очень люблю тебя, и всегда буду любить, но служкам нельзя подходить к будущим ученикам, а потому запомни, я всегда буду рядом с тобой, вот тут, – она указала ей на грудь, – возле твоего сердца, а ты, возле моего. Я и сейчас часто наблюдаю за тобой, за твоими успехами, за тем, как ты растёшь. Не обижайся ни на кого, моя хорошая, и храни мою любовь, пусть она тебя греет тёмными ночами и поддерживает в несчастьях, – и, поцеловав Виринею, быстрым шагом отошла от неё и ушла, а девочка осталась на площади, со счастливой улыбкой, смотря ей вслед. Самое главное, что мама Фи любит её и всегда будет любить. Разбитые колени и локти уже не имели никакого значения.

Каждый жрец перед тем, как посвятить себя служению был обязан стать воином и овладеть наукой управления стихией, только после этого он допускался к таинству и постигал науку служения Свету. Последователь отказывался от всего сущего, что могло бы отвлекать его от миссии, и только тогда познавал мудрость и силу оружия, данную идущему этой дорогой.

Потому-то все жрецы были великолепными воинами и магами, владели стихиями и часто уходили вершить правосудие в мир. Жители не редко обращались сюда за помощью, иногда здесь мелькали вельможи, а бывало и чины повыше. Храм увеличивал количество адептов и упрочнял своё влияние в стране.

Здесь же растились и будущие служители культа Света, в число которых занесло и Виринею. Это имя ей тоже дали жрецы, после того, как забрали маленькую девочку, помеченную полумесяцем на предплечье высшими силами, из пещеры духов, а её прежнее, данное родителями, было навсегда забыто.

Детство у этих детей было до двух лет. С двух лет их начинали потихоньку приучать к работе. Кто не слушался, оставался с пустым животом, а бывало и поротым. Никто здесь особо не делал скидок на возраст. Виринея хорошо помнила, как в четыре года, она вместе с другими детьми уже ходили в лес, что окружал храм по периметру, собирать хворост. Набирали вязанки и тащили обратно раскладывать под специальные навесы. Так как обитель была большой, приходилось собирать целый день. У каждого была норма, не сделаешь, ляжешь спать голодным. Некоторые не выдерживали и сбегали. Никто никого не искал и не за кого не переживал, а через несколько дней на скрипучей телеге привозили их обглоданные зверьём останки, а то и вовсе ничего не привозили. Хоронили в общей яме, и никто не плакал. Виринея собирала маленькие букетики и клала их им на могилки. Один раз это заметил старший жрец – Игинерей. Высокий широкоплечий мужчина с чёрными, как смоль волосами, тронутыми тонкими паутинками седины на висках оценивающе смотрел на маленькую Виринею, и девочка не опустила глаза, выдерживая взгляд стальных глаз старшего.

– Ты знаешь, – сказал он ей громким, слегка хриплым голосом, – что негоже служителю Света показывать свою слабость?