Страница 13 из 53
— Я думаю, он прекрасен, — честно отвечаю я. — Всё кажется таким древним и совершенным.
Он улыбается в ответ.
— Спасибо. Он довольно древний. Хотя, не очень, но близко к этому. Расскажи мне больше о своём доме. Ты не так много говорила о нём. Что бы ты сейчас делала, если бы была дома в Канзасе?
Я пытаюсь посмотреть на него, но это трудно, потому что вокруг темно. Он чувствует мой взгляд и смеется.
— Давай же. Всё не может быть настолько плохо.
Я снова гляжу на море рядом с нами.
— Родившись здесь, ты и представить себе не можешь место, где не так много естественной красоты, — говорю я. — Представьте себе место, где первооткрыватели работали на солнце и в пыли до самой смерти. И это называется Канзас.
Данте снова смеётся.
— Но дни открытий закончились, — напоминает мне он. — Серьёзно. Я хочу представить, откуда ты родом. Расскажите мне об этом месте.
— Окей, — я задумываюсь на секунду. — Сейчас там душно и жарко. И я говорю об адски горячей кухне, а не о крутой Нью-Йоркской адской кухне. Я говорю о высасывающей-твою-душу жаре. И прямо сейчас, я бы либо лежала на кровати и делала записи в дневнике, либо строчила сообщения на телефоне моей лучшей подруге Бекке. Или я бы ночевала у неё дома. И мы, возможно, прокрались бы через её окно, чтобы потусоваться с нашими друзьями. Мы не смогли бы улизнуть из моего окна, так как моя спальня расположена слишком высоко.
— Так, получается, ты — нарушительница правил. Я запомню это, — говорит он. Я уверена, что его глаза снова сверкают, хотя я не могу их видеть, чтобы убедиться.
— На самом деле, нет, — отвечаю я. — Мы не делаем ничего плохого. Мы всего лишь встречаемся у реки с нашими друзьями. Мы разжигаем огонь. Иногда пьём пиво, хотя я не его фанат. Иногда сплавляемся по реке в автомобильных камерах, что очень круто делать под звёздами. Хотя, мы должны остерегаться Водяных Мокасин.
— Водяных Мокасин?
— Это ядовитые водяные змеи. Они черные и выглядят безвредными, как палка, плавающая в воде, но, когда они открывают рот, внутри он белый как хлопок. Вот почему их еще называют Хлопковыми Ртами. И они могут убить тебя быстрее, чем ты успеешь добраться до больницы.
Данте морщится.
— Звучит интересно. Расскажи мне о Бекке. Как долго вы знакомы?
Мы взбираемся на небольшую песчаную дюну, и я понимаю, что мы, действительно, в середине пустоты. По-видимому, они зашли так далеко, чтобы Данте мог уединиться со своими друзьями. Я думаю, это хорошо, что его друзья такие понимающие.
— Бекка — это… Бекка.
Я пытаюсь придумать, как описать её.
— Она дикая, сумасшедшая и смешная. Она была моей лучшей подругой с детского сада. Она живет в пяти минутах от меня, так что мы можем ходить туда-сюда, если захотим. Она тоже живет на ферме. У нее есть старший брат, Коннор, который ездит на быках. Мы ходим смотреть, как он катается на них по субботам.
— На быках? — в голосе Данте звучит сомнение, как будто он думает, что я пытаюсь подшутить над ним. Должна признать, это звучит как выдуманный вид спорта. Кто в здравом уме захочет сидеть на разъярённом быке? Мне понадобилось некоторое время, чтобы объяснить ему это.
— Кстати, — продолжила я. — Бекка всё ещё надеется, что мы с Коннором будем вместе, чтобы мы с ней породнились.
— А на что надеешься ты? Тебе нравится Коннор? — спрашивает Данте.
Я не могу понять тон его голоса. Интересен ли ему мой ответ по какой-либо другой причине, кроме праздного любопытства?
— Мне нравится Коннор… как брат. Я знаю его с детства, и, честно говоря, мне не может нравиться тот, кто знает обо мне всё. В этом должна быть какая-то тайна. Но я хочу для него только самого лучшего. Коннор, действительно, хороший парень. Он сейчас в колледже и приезжает домой на выходные.
— Понимаю, — говорит Данте. Понимает ли? — Как выглядит твоя ферма? Я хочу представить её в своей голове.
— Ну, это старый фермерский дом. Не такой уж древний по стандартам Кабреры, но старый. Двухэтажный, с белым сайдингом. Я живу там с мамой, бабушкой и дедушкой. Кстати, моя бабушка большая поклонница твоих оливок. В Канзасе подсолнухи растут как сумасшедшие, и у моей мамы есть небольшое поле подсолнухов за одним из наших амбаров. Просто потому, что они ей нравятся. Кажется, у нас всегда на кухонном столе стоит ваза с подсолнухами. У нас есть лошади, коровы, козы. Моего коня зовут Озорник.
— Я всегда хотел научиться ездить верхом, — задумчиво говорит Данте.
— Тогда почему ты этого не сделал?
— В Кабрере нет лошадей, — объясняет он. — Полагаю, мой отец мог бы прислать одну лошадь для меня, но я никогда не просил его об этом.
— Ну, если ты когда-нибудь окажешься в Штатах, тебе придётся навестить меня, и я дам тебе урок верховой езды, — говорю я.
— Я бы хотел этого, — отвечает он. И он кажется очень искренним. Я пытаюсь представить его на лошади. Но почти всё время представляю его в костюме или в льняных брюках и никак не вижу его на ферме.
— Смотри, — указывает Данте. — Мы почти пришли.
Вдали светится костёр, он кажется совсем крошечным.
— Мы действительно здесь, — замечаю я. — Без сомнения, СМИ не смогут найти тебя здесь.
— Даже если бы смогли, — говорит Данте, — это будет незаконное проникновение. Это частный пляж. И именно в этом месте он полностью скрыт от чужих глаз. Они нас не увидят даже с зум-объективами.
На секунду я задумаюсь над этим. Данте должен всю свою жизнь думать о том, как сделать хотя бы два шага, не попав в объектив камеры или под слежку, или как не быть преследуемым фотографами. Это должно быть очень утомительно.
— Ты когда-нибудь устаёшь быть таким осторожным? — спрашиваю я. — Разве это не утомляет? Я имею в виду, ты не просил об этом. Это работа твоего отца. Не твоя.
— Это правда, — задумчиво отвечает Данте. — Но я бы никогда не попросил его не делать этого. Видимо, с тех пор как умерла моя мать, он изменился и никогда не станет прежним. Эта работа даёт ему то, на чём он может сосредоточиться. Это делает его счастливым.
— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? — спрашиваю я. — Ты не против, если мы поговорим об этом?
Он качает головой.
— Нет. Я не возражаю. Она умерла при родах, так что я её совсем не помню. У меня есть её фотографии, так что я знаю, что похож на неё. Мой отец говорит мне, что я веду себя совсем как она. Но я никогда её не знал.
— Она умерла, дав тебе жизнь? — задаю вопрос я, потрясённо. — Я не знала, что такое до сих пор происходит.
— Нечасто, — соглашается он. — Но, по-видимому, плацента отделилась в процессе родов. У неё было внутреннее кровотечение, и они ничего не могли сделать. Всё произошло очень быстро. Мой отец был опустошён. Моя бабушка помогала ему растить меня до пяти лет, а потом она тоже умерла.
— Ты вырос под присмотром бабушки?
Тогда, по крайней мере, у нас есть кое-что общее. Мои бабушка и дедушка занимают значительное место в моей жизни.
Данте кивает.
— Да. Она заменила мне мать.
Моё сердце счастливо забилось от мысли, что у него тоже был кто-то, заменивший мать. Я не могу представить себе взросление без какого-либо материнского влияния. И вся его ситуация дергает за невидимые ниточки моего сердца. Вот он... такой красивый, и сын такого важного человека, и миллиардер в придачу. Но он пережил трагедию в таком молодом возрасте. Это просто показывает, что нельзя купить всё, что хочешь, за деньги.
Я протягиваю руку и сжимаю его ладонь. Я хочу утешить его, несмотря на то, что это случилось так давно. Он сжимает мои пальцы, и вдруг мы оказываемся на вечеринке.
Ребята смеются и шутят, огонь пылает в теплом сиянии, которое поднимается к темному небу, и луна сверкает прямо над головой. Вечерний бриз немного прохладный, но это даже хорошо.
— Замёрзла? — спрашивает Данте, когда я дрожу. Он обнимает меня за плечи, и от его тепла я чувствую себя как дома.
И потом я чувствую себя глупо, думая о чём-то таком банальном, но это не делает всё это менее правильным.