Тишина камней

Ближайшую Охоту он пропустит: наберет камней, поднатореет в рукопашном бою, нарастит мышцы, а вот к следующей, через гвальд, он точно попробует вкус хеллизии. О, как же это кружит голову, когда тебя боятся. Кабиану никогда не понять. Пусть купается хоть в груде хлазы на берегу Ди-Дора в окружении прелестных ныряльщиц. Он еще услышит о Когане Беспощадном!

Выскочив на широкую тропу, мальчик снова остановился отдохнуть. Куда идти? Он не думал об этом. Нет, он четко представлял далекое будущее, но вот что делать прямо сейчас? Может к цнои? Они ведь не выдадут: все чураются общения с примитивными, дикими цнои, на грязном языке которых прилипли корявые словечки мертвого наречия “жующих”, цнои, погрязшими в жестоких и бесчеловечных обрядах. Главное – прятать от них карги, которые он будет находить, ведь в обителях староверов всячески отрицают пользу небесных камней. Все, что Кабиан знал о них: «никаких каргов», «священные нити Сущих» (что это за штука такая, он не понимал), куча странных обрядов… И нелюдимость. То, что нужно, чтобы спрятаться.

Он побежал на север – именно там, по рассказам взрослых, обитали эти замкнутые, угрюмые полулюди.

Ночь сгущалась. Ветки трещали под ногами, и все чаще приходилось огибать завалы из деревьев, вырванных с корнем ураганом. Когда Коган заметил, что за ним бежит зверь, было уже поздно. Мальчик оглянулся, почуяв неладное, но огромная шерстяная туша уже совершила рывок, и хищник, толкнул жертву в спину, клацнул зубами у самого уха. Коган вскрикнул и, прочертив по пожухлой листве брюхом, врезался плечом в мягкий холм муравейника. Он тут же вскочил, но зверь зарычал, оскалив пасть, готовую рвать плоть на куски, и детские ноги подкосились от страха. Коган снова повалился. Рука зацепилась за корягу, он попытался ее вытянуть, но безуспешно. Тогда достал из кармана камень – это единственное, что могло защитить от твари. Теперь-то мальчишка разглядел врага. Это был взъерошенный дикий пес, он приближался, низко наклонив морду и прижав уши, часто скалился. Он был напряжен и готов к атаке.

Целясь в висок, Коган размахнулся, когда зверь подошел совсем близко, но тот резко тявкнул в сторону удара и уткнулся мордой в траву. Воспользовавшись заминкой, мальчик попытался отползти назад. Правая рука провалилась в пустоту, и он накренился набок. А где же камень? В глазах потемнело. Отталкиваясь ногами, он все-таки увеличил дистанцию, но хищник потерял к нему интерес: копошился в земле, как кабан. Голова у Когана закружилась,  во рту появился сильный привкус крови. А потом накрыла острая боль, и он закричал.

Ребенок вытаращил глаза: вместо правой ладони теперь торчала культя, из которой сочилась кровь и висели рваные нити мяса. Обхватив окровавленное запястье левой рукой, Коган заорал еще сильнее и повалился на спину. Пес зарычал. Боль пронзила все тело горячим спазмом.

В тот миг, когда мальчик почти отключился, из чащи леса раздался грозный оклик, шум, свист и стук палки о деревья. А потом над ним склонилась какая-то старуха в лохмотьях, воняющая тухлятиной, она заохала и принялась быстро заматывать рану. Свет мерк. Боль утихала, а силы покидали Когана. Покрывалом обворачивалась влажная и теплая пелена.

– Марво динтаф идʼдинио, – с тревогой затрещала старуха, – марво бо арз. – Она обеспокоенно осмотрела мальчишку и подхватила на руки. – Не сегодня. Нет-нет, не сегодня, малыш. Куда тебя отнести?

– У меня нет дома, – еле выдавил Коган, прежде чем потерять сознание.

Рийя Нон. Шаг 1. Побег

Взрослые не собирают карги в Глупость, потому что укус полузмеек, живущих в верхних слоях почвы, смертелен для них. Только дети да слабые на голову невосприимчивы к яду желтых, пищащих червяков длиной с ладошку. Именно отец рассказал Рийя Нон об этом, как и о многих других, важных и не очень, вещах. Он научил сына всему, что тот узнал за четыре гвальда жизни. И вот теперь Кабиан Халла, лучший заготовщик шкур ближайших обителей цнои, мертвым лежал на столе, а Мельзинга, старуха-обрядчица, суетилась с инструментами, изредка дергая парня за рукав.

– Очнись! Ну же! – Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. – Ты должен это сделать сам – так нити сущих станут еще крепче. Сам, – слышишь?

Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.

В комнате для обрядов не было окон, лишь пара отверстий в крыше для оттока гари чадящих свечей. По стенам висели пучки пахучих трав, которые Рийя менял каждый серп Льяд, ведь на растущую луну сила собиралась в зелени, а на затухающую, в горб Льяд, уходила в корни. Под самой крышей, привязанные за стропила, теснились в ряд дубовые веники для менял из Атаранги, и тут же мотались на зажатых в расщелинах хвостах ссохшиеся трупы грызунов.

Мельзинга сверкнула взглядом, недовольно поморщилась, и, затянув потуже пояс своего халата, отошла в сторону, набивая курительную трубку табаком. Она всегда выглядела недовольной. Даже когда, казалось, и жаловаться-то не на что, старуха ворчала и шмыгала носом. Даже когда хвалила, она делала это в свойственной только ей манере: придирчиво, с сомнением.

Обнаженный труп Кабиана Халлы безмятежно ждал топахи. Рийя приготовил мешочек с завязками, выбрал палец, который несколько дней назад отцу прокусил заяц, и, глубоко вздохнув, отрезал его ножницами. Вслед за пальцем в мешочек отправился кончик языка – инструмент пару раз соскальзывал, и Рийя Нон уже начал нервничать, но успокоился, разжал челюсть, подтянул сухой, потемневший язык, отсек часть. Мужской детородный орган отрезался проще всего, а вот самым сложным для Рийя всегда было извлечение глазного яблока. Хоть затуманенный глаз ни капли не казался живым, размыкать веки, поддевать и вытягивать мягкий серый мешочек, который частенько лопался, Рийя Нон было неприятно. Когда он делал это впервые, еще подростком, в наказание за побег с Майей, его даже стошнило.

– Ты все опять напутал! – задребезжала Мельзинга из темного угла. – Сначала язык, потом – глаз! Язык, глаз, палец, член! – Она что-то громко пережевала и сплюнула. – Ты всегда оставляешь глаз на потом. Думаешь, это не важно? Это тебе не узлы на ленточках проверять! В кова́ри недотянул узел – ничего страшного, но топахи – другое дело! – Старуха подошла ближе. Скрюченная от возраста и болезней обрядчица едва доставала пояса Ри. Она дотронулась до рукава ученика, голос смягчился: – Эдда эрайли криф, Рийя Нон, – нити сущих крепче прочих, – никогда, слышишь, никогда не забывай. Каб Халла навсегда останется с тобой и будет оберегать. Как и при жизни.

Рийя завязал мешочек. Высушенные и истолченные части тела – крючья, как он их называл – укажут душам предков, где находится связанный нитями, и позволят найти его мгновенно. Отец не оставит. Никогда не оставлял. Многие в Энфисе считали, что Кабиан чересчур рьяно оберегает мальчика, но тот отвечал на подобные обвинения просто: «Я не буду поступать с сыном так, как поступал со своими детьми мой отец, как вы все поступаете со своими: любите, но не показываете этого».

– Закончи топахи, как того требуют сущие, – твердо заявила Мельзинга, будто это было в первую очередь ее требование.

Рийя Нон кивнул, стараясь сохранить спокойствие, но внутри похолодело: если бы старуха узнала, что собирается он сделать с трупом отца, ее хватил бы удар. На этот раз окончательно. Он отправил бы душу обрядчицы к сущим. Всего то и требовалось привязать тело на крыше, чтобы птицы расклевали и растащили мясо до костей, а кости потом сложить на чердаке. У каждого жителя Энфиса на чердаках жилищ покоились кости предков. Но Рийя обещал захоронить отца по-другому. Обещание, данное на смертном ложе, терзало сердце парня всю дорогу, пока он вез накрытый простыней труп на двухколесной деревянной тележке. Вез домой. Может быть чуть быстрее, чем обычно, и немного сильнее он сжимал ручки повозки, но на то были причины. Лавируя между невысоких жилищ, замазанных смесью глины и соломы, он толкал поклажу по вымощенной камнем дороге, желая как можно быстрее попасть домой и все хорошенько обдумать. Цнои подозрительны и замечают любую ложь, – уж это Рийя знал: он сам один из них, – поэтому старался на глаза никому не попадаться и ни с кем по пути не заговаривать.