Страница 12 из 17
Между столом циркачей и входом, заедая кислое пиво острыми колбасками с ржаным хлебом, семеро мужчин то громко смеялись, то заговорщицки понижали голоса. Они зашли в таверну через четверть часа после артистов, заняли самый большой стол и велели подать жаркого. Наглые, жадные рожи, куртки дубленой кожи и тесаки, плохо спрятанные под полами, выдавали лихих людей.
Каждый раз, когда пропитые голоса отпускали особо смешные шуточки и сами же над ними ржали, Хосе косился на них и ежился, а Лусиа с Павеной вздрагивали. Стрижу хотелось сказать: да идите же отсюда скорее, хоть через окно! Но домашний лопушок-менестрель, шкура которого все больше натирала подмышками, не сообразил бы, да и не стал бы лезть.
– …Армия справедливости… нужны смелые люди… Пророк ценит… – доносилось от разбойной компании: похоже, жилистый тип в круглой матросской шапке вербовал мятежникам подкрепление.
Стриж прислушивался – этот тип, по прозванию Ревун, выдавал очень полезную информацию. Настолько полезную, что Стриж решил наплевать на безопасность артистов. Картина вырисовывалась обнадеживающая: Пророк идет к Иверике, что между Беральдосом и Мадарисом. Кроме самого Пророка, нет ни одного дельного начальника, только мелочь. Все окрестные шайки влились в банду, главари грызутся за кусок пожирнее. Охраны у Пророка много, но бестолковой…
Нерешительность циркачей сделала свое дело. Утолив голод и обсудив, что хотели, головорезы обратили внимание на девушек. Бородатый, воняющий чесноком и перегаром тип вразвалочку подошел к артистам и схватил Лусию за плечо.
– Пошли, красотуля! С этими хлюпиками небось позабыла, что такое настоящий мужик? Я тебе напомню, детка.
Остальные шестеро поддержали его, не вылезая из-за стола, хохотом и неприличными жестами.
– И подружек прихвати! – велел вербовщик, ощупывая Стрижа сальным взглядом. – Мне эту, беленькую.
Еще двое поднялись с лавки и нарочито медленно пошли к артистам.
Лусиа попыталась выскользнуть, но разбойник держал крепко. Бледная и дрожащая, она сжалась. Рядом Хосе и Ишран замерли в сомнении. Ввязываться в драку – безнадежно. Отвернуться и отдать девушек на растерзание – совесть не позволяет. Сидевшая по правую руку от Стрижа Павена напряглась, под прикрытием стола вынула из ножен ножи.
На размышления Стрижу понадобилось полвздоха: доиграть лопушка и позволить вербовщику себя завалить – бессмысленно, шлюшке он ничего не расскажет и к Пророку не отведет. Удирать – глупо, такой источник информации на дороге не валяется.
«Поиграем!» – мурлыкнула Тень, касаясь нежно, словно любовница.
Дальше все было быстро, просто и до противности приятно.
Стриж вспрыгнул на стол, метнул два ножа из рукавов. Тут же носком сапога разбил кадык самому ретивому бандиту. Тела грузно повалились. Три.
Кинул нож в разбойника, только оторвавшего зад от лавки. Одновременно из-за спины свистнули два лезвия, удивленно вскрикнула Павена. Один ее клинок вонзился в того же разбойника – он схватился разом за шею и за грудь, осел. Четыре.
Второй клинок Павены ранил пятого разбойника в плечо. Он схватился за свой нож, не обращая внимания на хлещущую кровь. Вербовщик зарычал, вскочил. Взмахнул тесаком. Седьмой бандит полез из-за стола, но слишком медленно.
Из горла рвется чужой голодный рык, сладкий запах крови будоражит ноздри.
«Служи мне, Стриж! Жертву, вкусно!»
В два прыжка Стриж достиг середины зала. Ударил в висок вербовщика – вполсилы, этот еще нужен живым. Пять.
Не глядя больше на бессознательное тело, поймал тесак. Перехватил руку предпоследнего разбойника, вывернул, сунул тесак ему под ребро. Шесть. Поднырнул под занесенный табурет, ребром ладони ударил по шее. Семь.
Тишина. Седьмое тело неспешно упало. Стриж отскочил, развернулся: последняя пара ножей готова сорваться в полет, жажда гонит вперед, на запах страха, к алой пульсации жизни.
«Остановись, хватит! – приказал сам себе. – Врагов нет. Жертвы кончились».
Разочарованно рыкнуло из глубины Ургаша: «Еще, мое!»
«Остановись. Ты не раб!» – приказал себе Стриж, убрал ножи. Стряхнул с рукава кровь.
«Остановись. – Вдохнул. – Успокойся. – Выдохнул. – Поиграли? Хватит».
Вдохнул.
Тень отступила, но недалеко. Ждет. Манит. Обещает силу и власть, обещает похвалу Брата.
Стриж медленно выдохнул.
«Продолжения не будет».
Вдох, еще медленней. Выдох. Возвращение.
Вынырнув в привычную реальность, Стриж осмотрелся. Гонзалес в своем углу, под стойкой, выдает себя позвякиванием посуды. Неожиданная храбрость Павены испарилась. Полный ужаса взгляд прикипел к первым двум убитым – нож в горле, нож в глазнице. Циркачи на месте, ошарашенные. Глядят то на семь тел, то на него.
Держа живых в поле зрения, Стриж вынул из трупов ножи. Тщательно вытер об одежду разбойников, свои сунул обратно в рукава, остальные два положил на стол перед Павеной.
Циркачи, за время схватки только и успевшие, что вскочить и достать оружие, попятились. Лусиа дрожала, уткнувшись носом в колени. Одна Павена решилась поднять на него несчастный и растерянный взгляд.
Стриж ободряюще улыбнулся ей.
Павены и циркачей было жаль. Домашнего мальчика, забывшего сменить выражение лица, пока за несколько секунд клал семерых бандитов, артисты испугались много больше, чем простых и понятных головорезов. И, увы, теперь пользы от цирка – ни на динг.
Кроме них, в таверне не было посетителей, а трактирщик… что ж, нет в Империи такого трактирщика, что не признает тайного знака Гильдии.
– Гонзалес, – бросил Стриж, и голова хозяина заведения показалась из-за стойки. – У вас на полу грязь.
Стриж указал на трупы, сложив пальцы особым образом. Гонзалес побледнел еще больше, хотя, казалось, его вытянутая физиономия на это уже не способна, и мелкими шажками вышел из-за стойки.
– Не извольте сомневаться, сейчас приберу, ваша ми…
Со страху трактирщик начал заговариваться. Но Стриж ожег его таким взглядом, что тот подавился.
– Э… почтенный менестрель…
– Нам нужна комната.
Трактирщик закивал и попятился. Циркачи потихоньку приходили в себя, с опаской поглядывая то на Стрижа, то на выход. На их лицах читалась отнюдь не благодарность.
– Эй, не разбегаться, – Стриж обратился к бывшим приятелям спокойно и твердо, как к маленьким детям. – Вам ничего не будет. Все хорошо, сидите тихо.
– Ты… ты не… – первой попробовала заговорить Павена.
– Нет, конечно. Зачем мне вас убивать? Пожалуйста, идите в комнату. Гонзалес проводит.
Трактирщик, только подобравшийся к двери на улицу, подобострастно кивнул и показательно опустил засов – он, мол, вовсе не намеревался сбежать, как можно!
– Кто он такой? Ты его знаешь? – шепнул Хосе провожающему артистов наверх Гонзалесу.
В ответ трактирщик съежился, дважды сомкнул прямые пальцы, изображая ножницы, и приложил палец к губам.
Ожидая, что вербовщик вот-вот очухается, Стриж прислонил его к стене, а заодно связал руки его же поясом. Найденный тощий кошель Стриж сунул себе в карман. Пригодился и чудом уцелевший на столе кувшин с пивом – Стриж плеснул кислятиной в лицо пленнику, чтобы тот быстрее пришел в себя.
Осторожные шаги на миг отвлекли Стрижа. От замершего на середине лестницы Гонзалеса исходили физически ощутимые волны нездорового любопытства пополам со страхом.
– Бие Гонзалес, вы что-то хотели? – тихо осведомился Стриж.
– Нет-нет, ни в коем случае! – Гонзалес попятился. – Может, вам что-нибудь нужно?
– Не беспокойте меня. И проследите, чтобы никто не беспокоил, – приказал Стриж. – Из дома не выходить!
– Слушаюсь, вашмилсть…
Вздрагивая и утирая лоб, трактирщик убежал наверх.
«Трус, предатель. Бесполезен», – мимолетно подумал Стриж, сгребая со стола горсть соленых орешков и подтягивая табурет поближе к вербовщику.
Глава 7
Смерть и кот
…феномен частичного вхождения Хисса в своих слуг, называемых Руками Бога, слабо изучен ввиду сложности общения с ткачами. Однако из слов тех ткачей, с которыми пошли на контакт, следует, что погружение в Тень вызывает некую эйфорию, чувство всемогущества и власти, что-то вроде принадлежности высшей силе. Эта эйфория настолько прекрасна и желанна, что ткачи охотно берутся за любые, самые сложные и опасные заказы. Они уверены, что в посмертии Хисс будет благосклонен к ним, и в следующих жизнях снова позволит служить ему.
Постоянное соприкосновение с божественной волей чрезвычайно сильно воздействует на психику ткачей. Большинство из них перестают ценить что-либо, кроме похвалы Хисса, и стремятся во что бы то ни стало ощутить эйфорию снова.
Любые морально-нравственные ограничения, случайно оставшиеся в подмастерьях, после первых же исполненных заказов исчезают бесследно. Единственным мерилом правильности для ткача является воля Хисса.