Смертная чаша весов

– И вы, очевидно, рассказали все это графине фон Рюстов и посоветовали ей снять обвинение и извиниться.

Женщина не спрашивала – в виде вопроса эти слова могли прозвучать оскорбительно. Она просто высказала мысль вслух. При теперешней уязвимости ее друга мисс Лэттерли не посмела дать ему понять, что знает нечто, ускользнувшее из поля его расследования. Между ними установилось очень хрупкое взаимопонимание, и одно неосторожное слово могло его нарушить.

– Да, – сказал Оливер и устремил взгляд не на собеседницу, а на собственные пальцы. – Но она отказалась, – продолжил он, прежде чем Эстер успела сказать что-то еще. – И я не могу оставить ее на произвол судьбы, несмотря на всю неразумность ее поведения. Я гарантировал ей, что сделаю все возможное для защиты ее интересов.

Мисс Лэттерли опять заколебалась, боясь задавать следующие вопросы, потому что Оливер мог и не ответить на них. Но ее молчание красноречиво дало бы ему понять, о чем она подумала. Эстер видела это по его взгляду – пристальному и доброму, устремленному на нее с ожиданием.

– А что вы можете сделать? – спросила она довольно напористо.

– Немногое, – ответил юрист, снова чуть-чуть улыбнувшись, как бы насмехаясь над самим собой.

– Но хоть что-то можете?

Эстер должна была проявить настойчивость. Ее друг ждал этого от нее. Может быть, ему хочется разделить с ней чувство поражения. Иногда, если страх выразить на словах, он становится управляем – Лэттерли узнала об этом на полях войны. Чем дольше страх загоняют внутрь, тем больше он разрастается, но если взглянуть ему в лицо, то можно собраться с силами и противостоять ему. Тогда есть шанс совладать с кошмарами, которые он порождает, и сам страх в конце концов уже не кажется страшнее самой борьбы. Эстер все еще помнила и кровавые поля, и тот нездоровый ужас и жалость, о которых необходимо забыть, если хочешь жить дальше и приносить пользу. Этот процесс будет особенным, его не с чем сравнить из прежней практики Рэтбоуна – девушка понимала это, но не могла ему этого сказать. Оливеру предстояла борьба – и поражение.

Адвокат попытался привести мысли в порядок. Он все еще сидел сбоку от стола, но перестал бесцельно перелистывать бумаги.

– Если мы сможем доказать, что убийство действительно имело место, то, возможно, нам удастся отвлечь внимание общества от того факта, что графиня обвинила не того человека, – сказал он медленно. – Я мало что знаю о принцессе Гизеле. Наверное, мне нужно побольше узнать об их отношениях с Зорой в прошлом и о ее теперешнем финансовом положении, чтобы представить, какой суммы она потребует за нанесенный ей моральный ущерб. – Юрист закусил губу. – Если она ненавидит Зору так же сильно, как Зора – ее, тогда, весьма вероятно, она захочет разорить графиню.

– Я постараюсь что-нибудь узнать, – быстро ответила Эстер, обрадовавшись возможности как-то помочь. – Барон и баронесса Олленхайм были знакомы с ними обеими очень близко. Если я найду правильный подход, баронесса может мне рассказать о Гизеле очень много. Но мне кажется, вряд ли принцесса испытывает к Зоре какие-нибудь неистовые чувства. Она одержала верх, и довольно легко.

– Одержала верх? – нахмурился Рэтбоун.

– Между ними шла битва, – нетерпеливо ответила его собеседница. – Зора фон Рюстов была любовницей Фридриха до появления на сцене Гизелы – по крайней мере, одной из нескольких. Но после Фридрих уже ни на кого не смотрел. У Зоры было много поводов ненавидеть Гизелу, а у той не было никаких. И сейчас она, очевидно, так сражена смертью Фридриха, что ее совершенно не занимает мысль о мести за клевету. Как только будет доказана ее невиновность, она совершенно удовольствуется тем, что сойдет с общественной сцены, снова как герцогиня – и к тому же милосердная! Ею еще больше станут восхищаться. Люди будут просто боготворить ее.

Внезапно лицо адвоката оживилось. Глаза его опять загорелись, и он ухватился за мысль.

– Эстер, вы потрясающе проницательны! Если б я смог убедить Гизелу, что проявление милосердия будет в ее собственных интересах, что тогда ее станут воспринимать как героиню, еще более великую, чем раньше, это было бы нам очень на руку!

Оливер выскользнул из-за стола и стал шагать взад-вперед по кабинету, но теперь это было не бесплодное напряжение, а нервная энергия, свидетельствующая об усиленной работе мозга.

– Разумеется, я не стану говорить об этом в личной беседе, но намек на это прозвучит в суде. И это будет намек с подтекстом. – Он широко взмахнул в воздухе руками, пытаясь проиллюстрировать свою идею. – С одной стороны, мысль о милосердии настолько привлекательна, что Гизела обязательно поддастся ее влиянию. Ей дадут понять, что мир всегда будет помнить о ее благородном сердце и замечательном поведении и сочувствии к падшим, о ее великих, чисто женских достоинствах, которые Фридрих предпочел короне, и все убедятся, что он в свое время сделал правильный выбор. А с другой стороны, до ее сознания будет доведена мысль, как это отвратительно – мстить женщине, которая прежде потерпела поражение в единоборстве с нею и которая, конечно, ошибалась, но в то же время является истинной патриоткой, готовой рискнуть всем своим состоянием, чтобы пролить свет на истинную причину смерти Фридриха: он пал жертвой убийства, а вовсе не скончался от естественных причин, как все предполагали.

Юрист ускорил шаг – мозг его заработал еще быстрее.

– И я очень тонко намекну, что если не быть благодарной Зоре за это пролитие света, то некоторые смогут предположить, будто Гизела не торопится признавать убийцу к ответу, – продолжил он рассуждать вслух. – А она никому не должна позволять и малейшего подозрения на этот счет! – Рэтбоун сжал кулак. – Да, по-видимому, мы нащупали какое-то подобие стратегии. – Он остановился перед Эстер. – Спасибо вам, дорогая! – Глаза у него сияли, а взгляд стал ласковым. – Я вам в высшей степени благодарен. Вы чрезвычайно помогли мне.

Женщина почувствовала, что краснеет от его взгляда, и вдруг растерялась, не зная, что отвечать. Она должна помнить, что он просто благодарен ей. В сущности, ничего нового.

– Эстер… я… – Адвокат собрался было сказать еще что-то, но тут раздался стук в дверь, и Симмс просунул голову в кабинет.

– Сэр Оливер, к вам майор Бартлетт. Он ожидает уже около десяти минут. Что ему сказать?

– Скажите ему, что я буду занят еще десять! – отрезал Рэтбоун, но затем взглянул на изумленное лицо клерка и вздохнул: – Нет, ничего не говорите. Мисс Лэттерли уже уходит. Передайте мои извинения майору Бартлетту, что я заставил его ждать, но я только что получил срочную информацию касательно другого дела. Однако теперь я к его услугам.

– Да, сэр Оливер. – Симмс удалился, всем своим видом выражая уверенность в стабильности основ. Это был человек, с глубочайшим уважением относящийся к установленному порядку.

Эстер улыбнулась, одновременно чувствуя и облегчение, и разочарование.

– Благодарю, что приняли меня без предварительной договоренности, – сказала она серьезно. – Я сообщу вам обо всем, что мне удастся узнать. – И повернулась, чтобы уйти.

Адвокат открыл для нее дверь, стоя так близко, что женщина почувствовала слабый запах твида и чистого белья и тепло его тела. Она вышла в комнату клерков, а он отвернулся и заговорил с майором Бартлеттом.

На Хилл-стрит Эстер вернулась, полная решимости прямо сказать о положении Роберта, как только представится возможность, а если она не представится, то создать ее.

Получилось так, что долго ждать ей не пришлось. В тот же день, незадолго до вечера, доктор снова навестил больного, и, осмотрев его, пожелал переговорить с медсестрой наедине. На втором этаже был будуар, в который всегда можно было удалиться. Мисс Лэттерли плотно прикрыла его дверь.

Вид у врача был самый серьезный и даже печальный, но он не прятал глаза и не пытался смягчить горький смысл своих слов напускным оптимизмом.

– Боюсь, что больше я ничего уже не могу для него сделать, – сказал он тихо. – Было бы неоправданно и даже, наверное, жестоко поддерживать ложную надежду на то, что больной встанет с постели и снова начнет самостоятельно передвигаться или… – Тут медик все-таки заколебался, пытаясь облечь то, что он хотел объяснить, в более деликатную форму.