Быт Бога

И стал радостно побаиваться детей. – Не отравлены ещё мыслью, что они, якобы, в каком-то "одном мире"!

Знаю, что один это знаю.

Так чего же… боюсь?..

Если вот хоть он, первый встречный, не знает… разве что чувствует и озабочен… и ответ с меня сглядывает…

Общежитие! Общежитие!

Как наказание неотвратимое – предстоящее – вспомнил. Вся моя жизнь прежняя была так…

Родители мне:

–– Все вон стремятся учиться на "отлично".

Я родителям:

–– Вот и пусть все стремятся учиться на "отлично".

То один, то другой мне:

–– А зачем же все читают газеты?

Я им:

–– Вот и спросите всех, зачем они читают газеты!

Остро понялось, что я лишён на сегодня главного достояния личного – возможности сказать вслух:

–– А вам какое дело?!..

И теперь – как же бывать?

А так. Я же – я. Посягают – да и пусть посягают!..

Ощутил вдруг свеже-явно – новое понятное: что вокруг меня, всего меня, на расстоянии примерно руки моей вытянутой… окружает меня со всех сторон шар – шар тончайший… прозрачнейший… невидимый… легкий… зыбкий… Вот ведь чувствую – окружает!.. И в этом шаре, в этой сфере – моя, нагретая мною, теплица, мой запах, моя живая обжитость… Так что я распространяю всего себя, меня, по всей внутренности пузыря-шара. И это шар был, опять же, вокруг меня всегда. И я, опять же, об этом всегда знал…

И я, который я, и я, моё тело, и я, тот Мальчик, – они в этом шаре-пространстве, как в сосуде прозрачном и полном сока. Стенки сосуда-шара тонки, тягучи и податливы. Но никогда не прорываются. И даже если кто-то, посягая на меня, обнимает меня, то лишь продавливает шар. Но тонкая стенка между мною, телом моим, и грудью обнявшего меня всё-таки остается.

Да я, пожалуй, так бы и крикнул: знаю о себе всё!..

Ничего не понять, если…

Я – я. И должен беречь и тело, и Мальчика.

Брат! – О, младенец, я, с рук чьих-то, видел, как Брат мой, ребёнок, стриженный, большеголовый, с ушами оттопыренными, голову эту свою, его, сунул – ради вящего своего баловства – в спинку деревянного стула… И не смог вынуть обратно!.. Плач! Паника… Сестрёнка, тётка… Потом – Отец, Мать!..

Окружающие, окружающие…

Всего-навсего.

Зато – сны!.. Они же – мои. Они же – мне… Сны-полёты!..

В школьное моё время заставляли на уроке меня петь – и я услышал чей-то незнакомый, из себя, голос…

Со Времени Крика вдруг – наверстывая – стал смело себе: я – я, я – в моём, я – побывать… Со вчерашнего вечера, с Братнего, сразу, небось, себе: да, сон-тело, да, Мальчик, да, шар…

Встал, поднял лицо вверх – где он, верх… Покой уверенный: я видел землю не плоскою, а – овальною!..

Каждый вздох я помнил, что не забываю о том сне.

Я – просто я, а далеко, глубоко внизу – зелёно-голубая, травяная, лесная земля. Там, внизу, я уже был, бывал, ходил ребёнком, и знаю, что эти коробочки – дома, что эти ленточки – дороги. Я – я, а вокруг – тугой тёплый свободный ветер: свежит мои глаза, забивает мой рот, затекает в мою грудь – хоть я и не вижу своего тела. Я не знаю, как сюда, где высоко и ветренно, попал, не знаю, как тут держусь, не знаю, возвращусь ли на землю, не знаю даже – чего хочу, не знаю – надо ли хотеть, и – надо ли знать…

Пространство – и я: земля, овальная вдали по горизонту, ветер – и я.

Только я, только.

И всё это мне – далось.

Я смело, оказалось, шагал.

Вот спасение! Единственное спасение!.. Спасение и есть, когда – единственное.

Здание вдруг я увидел – и, забыв, что у меня есть тело, сделал два-три шага… на месте… Как же я иду? – Ведь – к восьми, к восьми!..

И уже шёл куда-то – лишь бы Здание не видело меня.

Утром – утром сегодня само собой было, что надо уходить из "общаги", как и всегда, перед восемью – до прихода комендантши. И я привык в "управу" к восьми; словно тоже само собой было – в Кабинете чистом, вымытом, проветренном легко постоять, посидеть, легко послушать по коридору другие шаги и другие ключи…

И всё равно мне было, знают ли об этом. До вчерашнего дня!.. И – поскольку я… этот и этот – в жизни есть жизнь, которая "до" и есть жизнь, которая "теперь".

Но ведь раз так, лучше – "лучше"! – тем более идти, как я всегда ходил!..

Но вдруг никто раньше и не замечал, что я каждый день к восьми!.. И скажут: известно, по какой причине!..

И я – куда бы от Здания подальше…

Как бывать? Как бывать?

Не так давно сказал мне "опер" один, как же – за рюмкой, что с самого с моего начала в "органах" за мной был "хвост"… И "опер" рассказал, и без смеха, – а я тогда явно вообразил навсегда, – как "хвост" тот выбился, на дожде-морозе, из сил и прозвал меня, для "оперов", Домоседом…

И чуть легко мне стало на миг: не один я других обзываю.

Ни "опер", ни "хвост" не знали, а я-то, небось, знал и знаю… что Папа – что Папа запомнил, запомнил, как я, трудоустраиваясь в Здание, сказал кому-то:

–– Я следователь, а не милиционер.

Ночь, ночь…

Я с тоской ощутил одну потребность: глянуть на часы… Но не глянул.

Развернулся в сторону в обратную.

Я признался себе, что я трус – не то чтобы трус, а не верю себе, мне, вполне – не то чтобы не верю, а не твёрд в своём виденьи – не то чтобы не твёрд, а – трудно, трудно!..

Признался, наконец, себе, что моя даже сама озабоченность малая – не нужна, не нужна…

Я даже и вовсе никакой покой-то…

А – страшно.

Крикнуть про "понял" ещё громче хочется!..

Летним ярким утром, ранним-ранним, шёл я, с гулянки, что ли, не заходя в "общагу", прямо в Здание – а старшина, завхоз, за сеткой у Здания, где угнанные и прочие мото разные, отвинчивает – в мире, где он знает, что все ещё спят, – с мопеда мотор… И я с ним, нос ведь к носу, поздоровался… И такая ли была в тот час спокойно красивая природа, что особенно явной ощутилась во мне всегдашняя обида, обида – за обман. – Что я на эту природно красивую природу не смотрю поминутно!..

Потому-то я и живу там, в том мире, где всё – красота, мечта о красоте и усилие для красоты!

Обида за обман и сейчас: не потому что рядом как-то не по мне – а потому что не живу в мире лишь моём.

Ночь, ночь…

Я, оказалось, опять стою…

Буду же видеть отныне!..

Ведь Колыбель и Полеты!.. Неужели этого – мало?

Почему и этого – мало?!..

Чего – боюсь?..

Почему и того, и того мало, чтобы не бояться?..

И никуда и ни во что не спрятаться… Даже в любовь… Даже – в первую, которая, как почему-то чудится, ещё – будет!..

…Слова большие не говорю если, ничего, ничего не понять, не понять.

…Я живу на своей, на моей, планете. Очевидно. И о другом живущем – если о другом – не могу, не умею не думать так же. Ко всякому другому я – как к инопланетянину. С вниманием! С восторгом… С осторожностью…

Но раньше не было страха!..

Задрожал вдруг ночною – той особенной – дрожью.

Скелет машины на крыше гаража, скелет машины на крыше гаража…

Брата посадили – пахнуть стал Город иначе.

Ведь я не хочу, не хочу не только быть в этом Здании, где та… камера – но даже и вообще об этом знать!..

–– Хочешь быть чистеньким и честненьким? – вдруг спросил горловой Дрожащий ночной…

Спросил он, чтоб я не забыл о нём…

Остановился я, промолчал громко:

–– Да! Хочу. Не хочу даже. А – есть!

И – пусть посягают, что мне.

Здание трёхэтажное – и я наклонил голову к плечу, чтоб, может, лучше или как-то ещё его увидеть…

Если те немногие, кто – вхож, настолько вхожи, что им, таковским, претит ходить в баню, то, быть стало, все другие суть вхожие в баню.

…"Скучно"… Где-то есть такое слово.

Где-то есть такое время и место, где есть такое слово.