Страница 2 из 9
Любой мужчина, попытавшийся зайти на кухню, тут же будет отруган женщинами. В свою очередь, женщины не имеют права пользоваться «мужскими инструментами» и заходить на хозяйственную «мужскую половину» – обычно в сарай с инструментами. Брать в руки косу, молоток женщинам было воспрещено. Несмотря на такое «равноправие» мужчин и женщин, никогда не считалось предосудительным, если девочки бегают вместе с мальчиками на реку рыбачить или пасти скот. Женщина ходит на охоту и справляет все мужские дела по дому, если у неё нет мужа. В остальных случаях предполагается распределение женских и мужских семейных обязанностей по половому признаку.
Нужно сделать ещё одно важное замечание: слова «челдоны, чалдоны и чолдоны», которыми русские называют этих сибирских людей, не их самоназвание. Сами себя они называли словами «самарцы» и «сарьмяты».
Интересно, как образовалось название города Самара и сибирского народа сарматы. Вполне можно допустить, что чалдоны – это связующее звено между коренными сибиряками и русскими людьми, тем более что слово Сибирь – чисто русского происхождения. В бурятском языке есть слово сэбэр – «чисто, прекрасно», а в монгольском – сэвэр – «чисто, прекрасно». Эти слова прослеживаются в немецком языке: саубэр – «чисто» и саувэр – «чисто». В английском языке мы уже можем проследить название Сибири, которая обозначалась словом Сайбер. И только у русских из слов сэбэр и сэвэр образовались слова Сибирь и Север. Сибирь и Север – края хоть и холодные, но белоснежные и прекрасные. В данном случае снег и стал символом чистоты. На татарском языке слово шэбэр означает «подметать», звуки [с] и [ш] в речи часто варьируются. Также когда-то в Сибири жил народ под самоназванием «сабиры», с татарского языка это слово переводится как «стойкий». И действительно, сибиряки любой национальности должны быть на сибирском морозе стойкими.
Думный дьяк Захар Иванович
В тот весенний день рассвет над Москвой был каким-то тревожным. В последние три ночи на небе что-то происходило. Эта оказия случилась из-за бордовых всполохов, которые нагоняли тревогу на весь честной народ. Откуда были эти всполохи, никто из людей не знал, но объясняли просто: «А Бог к нам заглядыват, ить скоро Паска, вот Христос и проверят наши делишки, все ли пост исправно держат али есть грешники?» На дворе шёл 7159 год от Сотворения мира. В те времена Пасху ещё называли Паской, по истинному пониманию этого древнего праздника как начала выпаса своей скотинки: пережил скот зиму, и слава Христу.
Думный дьяк Захар Иванович проснулся от церковного звона, призывающего православный народ к заутрене. Он потянулся с хрустом и проснулся окончательно; в дому было ещё сумрачно и зябко: печь за ночь остыла. Его супружница Маланья спала в эти великопостные дни на другой половине хоромины, дабы не подвергаться телесному искушению. Свеча, которая стояла на столешнице за-ради огня, почти полностью сгорела. Захар встал перед божницей и троекратно перекрестился с глубокими земными поклонами. После этого можно было и огарок свечной поменять на новую свечу. Хотя чего там свечку менять – утреннее солнышко уже выглянуло и осветило жило дьяка так, что и самые дальние углы в хоромине были видны. Другое дело, что от свечи ещё можно было растопить печку, чего зря кресалом щёлкать.
Дверь, ведущая во вторую половину хоромины, отворилась, и порог избы с крестным знамением переступила Маланья, жена хозяина дома. Она улыбнулась мужу белозубой улыбкой и молвила:
– Как ночевал, Захар Иванович?
– Да ладом я выспался, Маланья Семёновна. Ты как ночевала? Чай, цветастые сны смотрела без меня-то?
Этими словами муж как бы попенял жёнке за своё ночное одиночество в постели, хотя и понимал: пост есть пост, а то потом иди исповедуйся в грехах своих постельных. Маланья ласково улыбнулась Захару и только заметила:
– Скоро уж пост закончится, Захарушко. Тада уж опеть вместях спать будем.
– Да скорее бы.
Она встала перед кивотом рядом с мужем и тоже стала креститься и класть земные поклоны. Потом они сообща прочитали «Отче наш» и ещё пару молитв. После молитвы супруги троекратно расцеловались, как требовал церковный устав в преддверии Паски, и сели за стол попить квасу после сна. Квасок жёнка Захара делала ядрёный, на аржаных корках, она ещё что-то в него добавляла, но что – даже муж не знал: это была Маланьина тайна. Такая тайна была у каждой московской хозяйки.
Попив квасу, супруги пошли в кутний угол умываться. Они слили деревянной плошкой друг дружке на руки, умылись и начали утираться вместях одним большим полотенцем сразу с обоих концов. Это был ритуал, неписаный закон, чтобы держаться друг за друга, как за это полотенце. Умывшись, занялись делом: Захар открыл печную заслонку, а затем начал щепать и укладывать лучинки под выкладку дров, которые были заложены в печи с вечера, дабы лучше просохли за ночь. Захар поднёс свечку к щепочкам, и огонь занялся сразу по всему устью печи. Сухие дрова горели ровно, без треска, глухой гуд шёл от печи. Только плита успела нагреться, как Маланья начала готовить заутрак. Она вскинула на плиту сковороду и мелко накрошила в неё репу, которая оставалась от вчерашнего ужина. Всю эту жарёху жёнка обильно посыпала луком, сухими грибами, а затем от души плеснула в сковородку конопляного масла. По хоромине от печи пошёл вольный грибной дух, запахло постным маслом и жареным луком. Захар тоже не сидел без дела: он спустился в подполье, и скоро на столе стояли солёные грузди, мочёная клюква с костяникой, квашеная капуста, а в конце и мочённый с яблоками арбуз образовался. Маланья скоренько поставила сковороду на стол, Захар нарезал ломтями хлеб от большого каравая, и заутрак был готов. Чета снова встала перед кивотом, и каждый начал истово креститься с земными поклонами. Потом Захар сказал:
– Благослови, Господи, стол наш, и чад наших, и нас, рабов твоих.
А Маланья продолжила:
– Дай нам, Боже, и всегда тако, пусть никогда стол наш не будет хуже этого.
Степенно сели, и чета начала снедовать.
Только успели ложки деревянные облизнуть после постного кушанья, как полати под потолком хоромины ожили, с них начали доноситься возня и приглушённый смех. А потом на пол все пятеро мальчиков думновских посыпались с полатей, яко горох из худой торбы. Хоромина сразу наполнилась гомоном детских голосов; не прошло и минуты, а уж вся детская орава заняла места за столом, но Захар грозно цыкнул на своих чад:
– Этта што ишшо такое! Лба не перекрестили, рожу не умыли и сразу за стол? А я вот чичас вожжи принесу да дам кажному по мякишке-то. А ну, быстро «Отче наш» читать, да степенно, чтоб бесов не тешить торопкостью! Вот я чичас до трёх дошшитаю, и кто не успеет к кивоту – не обижайтесь! Единожды… дважды…
До трёх Захару довелось досчитать только в первый раз, лет пять назад. Запомнили тогда старшие, что такое вожжи, а малые, глядючи на старших, и не пытались дожидаться. В это время и две дочки-близняшки думновские вышли из горницы, где ночевали с маменькой. Увидев своих дочек, Захар как-то сразу обмяк лицом и молвил:
– А-а-а, красны девицы, выспались, ну крестите лбишки, да за стол. А то заутрак стынет.
Однако девушки встали рядком с мальчиками и с ними стали читать молитвы.
– Ну, навёл я справу в дому, а таперича и на службу можно, там тоже порядок нужон. – Сказав эти слова, Захар накинул на плечи шубу, на голову – треух куний да и вышел к воротам своего двора. Уже у самых ворот его догнал средний по годам сынишка. Он бежал и кричал от самых дверей:
– Тятя! Тятя, ить ты свою палку забыл в дому.
Захар взял у подбежавшего мальца трость, потрепал его по вихрам и молвил:
– Ну молодец, Николка, потрафил отцу, а теперь беги в жило, ещё оченно студёно на улке без шапки-то шастать.
С этими словами Захар ступил за калитку своего двора и степенно пошёл на службу – а служба у него была не простая. У самого царя Алексея Михайловича, в миру – Тишайшего, служил думным дьяком Захар Иванович. Будешь тут степенно ходить, а как же иначе.