Калигула

Но убрать войска, постоянно и кровно необходимые военному оккупационному режиму, преобразить недавние завоевания в пояс союзных государств, внутренне самостоятельных и тем не менее связанных богатыми коммерческими договорами и сильными военными пактами, создать сеть, которая включила бы в себя все земли цивилизованного Востока, — многим это казалось юношеской утопией, неосуществимой и довольно опасной. Действительно, это была слишком передовая идея для того времени: нечто вроде Средиземноморского союза, противоположность империи с центром в Риме, построенной Августом и Тиберием. Высокая и, возможно, недостижимая, как небесные облака, идея.

«Подобная идея, — говорил себе император, — может родиться только в очень просвещённом сердце, уставшем от бесполезных страданий, или в молодом уме, верящем в возможность изменения мира».

Боги, знающие, сколько дней отведено ему на эти мечты, улыбались. Он же, поскольку молодость внушала мысль о бесконечности времени, радовался, что ему всего двадцать шесть лет, и строил далёкие планы на «долгое правление внука Августа» чудесной, упорядоченной, мирной империей вокруг Нашего моря будущих веков. Ему запало в голову ироничное, оскорбительное ободрение Сертория Макрона: «Августу, когда он пришёл к власти, было на четыре года меньше, чем тебе сейчас...» Возможно, и Макрон начал вспоминать об этом.

Гай подошёл к карте и чуть запнулся на отполированной блестящей поверхности мрамора и мозаик. Он сам удивился: там не за что было зацепиться. Но, как сказал однажды Залевк, «боги объявляют судьбу легчайшими знаками».

Император заявил:

— Вместо того чтобы посылать всё новые легионы, лучше отправлять послов для ведения переговоров.

Серторий Макрон вздрогнул.

А император продолжал:

— Восстановить автономное правление в древнем Киликийском царстве, где Артавазд убил всех родственников... Освободить из заключения сына разбитого Антиоха, царя Коммагенского, которого несправедливо сместил Тиберий. Вернуть автономию его земле, возместить ущерб, нанесённый алчными прокураторами[47], которые экспроприировали богатства его отца.

— Ты не можешь это сделать! — испуганно вмешался Серторий Макрон. — Сенаторы закричат, что ты хочешь отобрать у Рима золото, чтобы раздать его варварам.

Ничего не ответив, император протянул руку и показал точку на карте.

— В Итурее вернуть свободу и власть тетрарху Согаэму, который мудро правил своим народом. Поручить Котису, не знающему устали всаднику, горы Малой Армении, где свирепствуют разбойники.

И подумал: «Поручить Понт и Босфор Полемону, царевичу-поэту, писавшему на меня эпиграммы на тончайшем пергаменте и вручавшему мне их: “Эрос, прошу тебя: отними любовь, что ношу в себе, или отдай мне любимое существо. Желание не может жить в одиночестве...” Доверить правление Фракией Рометальку, который в доме Антонии в шутку и для придания надежды совершил тот разнузданный обряд...»

Все они были молоды. Все, как и он, беззащитные сыновья войны. У всех душа полна горьких воспоминаний об утраченном. И все инстинктивно повторяют одни и те же слова.

— Поручить неуправляемую Галилею Ироду Агриппе, который томился в темнице за свои слова, что ждёт моего прихода к власти, — сказал император. — И ещё доверить ему Иудею и Самарию, где Август поставил римских прокураторов, а также провинции вдоль границ с Абиленой и Келесирией.

— Ты не можешь отозвать прокураторов, поставленных Августом, чтобы послать туда своего Ирода! — возмутился Серторий Макрон.

Он тоже остановился перед картой и постучал по камню своей тяжёлой рукой.

— Прошёл всего год с твоего избрания, и сегодня многие уже не выбрали бы тебя.

Говоря так, он не знал, что первым озвучил концепцию, которую через века с неприятным чувством услышат многие демократически избранные правители: первый, благодатный, год закончился.

Император сказал:

— Противоречия между Иудеей и арабами дали Помпею повод послать туда легионы. Мы должны умиротворить эти территории. Рядом с Иродом дадим свободу и власть Харитату, низложенному Набатейскому царю.

— Харитату с его пустынниками-грабителями... — ухмыльнулся Макрон. — Каждое утро я встречаю проконсулов, прокураторов, префектов, правивших этими крупными провинциями, а теперь они гуляют по Форуму или сидят в термах, без должности, без денег... Юний Силан говорит, что некоторые сенаторы и даже их родственники там, в Галилее и Иудее, — он отыскал эти места на карте и ткнул пальцем, — владеют обширными землями, где выращивают пшеницу, виноград и оливы и наполняют собранным урожаем десятки грузовых кораблей. А теперь получится, что их больше нет. Сенаторы беспокоятся: ведь я не обещал им ничего подобного.

Император посмотрел на карту. За этими неспокойными границами раскинулось Парфянское царство — старый, так и не побеждённый враг Рима.

— Нужно освободить молодого царевича Дария, которого держат в заложниках много лет. Нужно попытаться заключить договор.

Несмотря на войны, Дарий стал ему другом.

— Евфрат, — заявил Гай, — больше не будут форсировать войска. Через него будут переправляться послы.

Возмущённый Макрон следовал за ним по пятам.

— Сто лет легионы жили войнами, для этого они там и есть. Помни: чтобы сохранить власть, она должна внушать страх, — не сдержавшись, проговорил он. — А по этому пути за тобой никто не пойдёт!

«Неправда, — подумал император. — Люди часто стонут от маленьких усилий, но ради новой мечты, особенно если она кажется недостижимой, они способны дойти до края земли».

Макрон увидел, что император не слушает, и в отчаянии пригрозил:

— Если так продолжать, нас растерзают. Знаешь, что сказал сенатор Азиатик, выходя из курии?

Император повернулся и, взглянув на него, подумал, что невежественный Серторий Макрон поистине слишком много мнит о себе, раз говорит так бесконтрольно. И ничего не ответил. Мысли его проявились только во взгляде серо-зелёных глаз меж широко распахнувшимися веками. А сенатор Азиатик, после того как его коллеги официально подавляющим большинством, хотя и с тайным ропотом, одобрили императорские планы, сказал: «Так не может продолжаться. Мы разделываем империю на части, как ягнёнка для жаренья на углях».

Среди встревоженных оптиматов действительно возрастала глухая оппозиция.

— Марк Антоний тоже по кусочкам раздавал имперские провинции, — насмешливо говорил Азиатик. — Но он, по крайней мере, получил за это в постель куртизанку царской крови. На его месте, возможно, и я бы не устоял.

Свита его сторонников шла следом, посмеиваясь, и он спросил их:

— А вы можете мне сказать, что получит в обмен за это юноша? Сам он говорит, что мир. А можете мне сказать, что такое мир? Вы когда-нибудь видели мир?

И с иронией добавил:

— Мы даже выстроили ему храм. Храм неизвестно чему.

ОЗЕРО НЕМОРЕНСИС

Одним дождливым утром в ту зиму на память императору пришёл его отец Германик, который когда-то перед высохшим священным Саисским озером в Египте вспомнил таинственное озеро к югу от Рима. «Горы там заросли лесом и образуют круг, замкнутый со всех сторон, а в центре открывается провал. Там, внизу, и есть это озеро. И никто не знает, откуда туда приходит вода и куда она вытекает. Мы туда съездим», — пообещал он. Говоря это, Германик ещё не знал, что через несколько недель враги убьют его ядом, от которого нет противоядия.

«Хочу увидеть это озеро» — подумал молодой император: возможно, в том месте, куда хотел вернуться злодейски убитый отец, можно поставить памятник. Эта мысль запала ему в голову, но ещё не созрела. Он стал размышлять, идея крепла и превратилась в проект. Здесь понадобится Имхотеп, египетский архитектор, носящий имя древнего строителя пирамид и спроектировавший римский храм Исиды. Понадобится Манлий, строитель из Велитр, хорошо знающий те места. Пригодится Евфимий, инженер-кораблестроитель, руководивший верфями в Мизенах, и Трифиодор, этот капризный александрийский проектировщик интерьеров, как никто другой владеющий секретами тканей, дерева, мозаик, росписи, бронзы и золота, смоделировавший сокровенный алтарь Исиды, а также поэт Клавдий, умеющий переводить на латынь высеченные в храмах древние молитвы. А ещё нужна музыка, статуи... Его мысли бежали, ничем не сдерживаемые, в свободной фантазии, подкрепляемой властью.

47

Прокуратор — чиновник, заведующий доходами императора в провинции.