Нефертити

Народ роптал ещё и потому, что Неферт известил всех, что снимает с себя обязанности Верховного жреца и уходит на покой. За двадцать лет люди привыкли к Верховному жрецу и не желали видеть другого, хотя старейшина объявил, что благословляет каждого, кого государь пожелает видеть на этом посту.

Эти события — шестой год засухи, перемена духовной жизни с введением единобожия и перенесение столицы — потрясли египтян в тот год. Все только о том и говорили. Шуад летал, готовясь к переезду, из дома во дворец фараона, ибо текст «Книги истин Атона» был утверждён, и переписчики готовили первые экземпляры, которые можно было подержать в руках. Жрец бегал туда-сюда, исправляя ошибки, следя за работой переписчиков, наслаждаясь простотой и мудростью своих историй.

«Язык мой — тугая стрела, нацеленная на правду, но всякий раз пронзающая ложь, ибо лгать привычнее и легче, а в правду почти никто не попадает. Но кто же в этом сознается? И все клятвенно утверждают, что они лучшие на свете лучники».

Жрец прищёлкивал от восторга языком, перечитывая краткие изречения — как-никак больше четырёх лет сладкого каторжного труда, себя уважать, любить надо, а как же иначе, — но согревала и другая мыслишка: Неферт объявил о своём уходе, а другого, более близкого к правителю жреца, который бы столько сделал для него, нет. Практически слепил, наставил на путь истинный, да и «Книга...» ему сразу же понравилась, а после доработки вообще никаких вопросов, кроме благодарности. Не хватало только сакраментального: «Чем я могу отблагодарить тебя, Шуад?». Да, этого вопроса не последовало, хотя с Нефертом было уже всё ясно. Впрочем, фараону не до того. Ни с кем из жрецов он не общался, никого не приглашал, значит, и соперников нет. А кому ещё быть Верховным жрецом, как не ему, кто всё это заварил? Пора и ему отрезать себе кусок праздничного пирога, разжиться большим домом, слугами, подношениями, серебришком. Уж он-то не будет по пять лет одни и те же сандалии носить.

Неферт встретил его, скривил тонкие губы и с презрением прошипел:

— Мерзкий Каин!..

Да, когда-то Верховный жрец его обласкал, пригрел, взрастил, но прежде чем выйти в люди и стать настоятелем главного Карнакского храма Амона-Ра, Шуад десять лет отбыл у него на побегушках. Каждый день с утра бегал на базар за свежим молоком и сыром для учителя, днём за свежими бараньими рёбрышками, рыбой или вином, а в перерывах успевал ещё сочинять речи для Верховного, которые тот любил произносить на всяких торжествах, ибо имел от природы красивый низкий голос, густой, раскатистый, а потому от слов требовалась лёгкость и певучесть. Угодить было непросто. Рассердившись, учитель мог и навесить оплеух. И так десять лет в полном рабстве и в полной зависимости от этого ничтожества, который не сочинил сам ни строчки, не придумал ни одной идеи. И после всего он хотел, чтобы Шуад и дальше пресмыкался перед ним, бегал, следил, наушничал. Когда же Аменхетеп Третий пригласил Шуада наставником к царевичу, Неферт потребовал, чтобы жрец докладывал ему о каждом проведённом им занятии во дворце: о чём сам проповедовал, что видел и что слышал. Когда же строптивый ученик отказался, Верховный вмиг сделался его врагом, желая наказать непокорного, перегрызть своему выкормышу горло. Уж как хотелось, да не удалось.

Ученики прислуживали учителю и за столом. Неферт любил устраивать званые обеды, долгие и обильные, в Фивах всегда хватало гостей, жрецов и духовников из соседних царств, которые иногда рассказывали затейливые истории. Некоторые из этих историй вошли и в «Книгу истин». Так, Шуаду запомнилась старая иудейская притча о Каине и Авеле, которую рассказал жрец из Палестины:

— Жили в одной богатой семье два сына и брата: старший Каин и младший Авель. Каин возделывал землю, Авель пас овец. Каин был груб и напорист, Авель — нежен и тих. Их отец Адам состарился, и встал вопрос: кто будет наследником в родительском доме, а кому надо строить свой собственный. И вот в осенний праздник каждый из братьев принёс богу свои дары, какие сам произвёл, дабы рассудил всевышний, кому быть наследником. У иудеев один бог, он всё и решал. И вот принесли братья дары и отправились праздновать. К утру всё разрешится, чью-то одну корзину бог должен был взять: либо Каина, либо Авеля. Авель ни на что не рассчитывал. Он родился на несколько мгновений позднее и знал, что бог выберет Каина, такова традиция, хозяина выбирают по старшинству. И вот утром оба брата пришли к священному месту. Однако корзины Авеля не было на месте, а корзина Каина стояла нетронутой. Не взял её бог. Он выбрал Авеля. Каин не спал ночь, так был потрясён происшедшим. Он тоже был уверен, что бог выберет его. И все его уже поздравляли. Обида так завладела им, что он не выдержал, сцепился из-за пустяка с братом и убил Авеля. Но тотчас опомнился, испугался, раскаялся и готов был умереть, ибо ведал, что совершил худшее из зол. Но бог не проклял Каина. Больше того, он не позволил никому обидеть его. Он отвёл Каина в чужие земли и сделал его там счастливым. У него появилась любимая жена, дети, и никто никогда не напоминал ему об Авеле.

Жрец закончил рассказ, и все несколько секунд молчали. Неферт подивился странной истории и, облизав жирные пальцы, спросил:

— Почему ваш бог не только не наказал Каина, но и сделал его счастливым?

Паломник из Палестины загадочно улыбнулся.

— Мне было бы интересно узнать, как вы поняли поступок нашего бога и мог бы ваш Амон-Ра поступить так? — задал он встречный вопрос, но Неферт не стал на него отвечать, лишь строго взглянул на учеников и перевёл разговор на другую тему.

Но Шуаду эта притча запомнилась, и он включил её в «Книгу истин Атона». Когда фараон прочитал его труд, то один из вопросов был точно такой же: почему бог не наказал Каина? Возмездие должно свершиться.

— Я выскажу свою точку зрения, ибо так и не узнал толкование этой притчи тем жрецом, который мне её пересказал, — улыбнулся Шуад. — Суть в том, что бог призрел доброго Авеля. Он как бы объявил всем, что ценит в людях. Каин же усмотрел в том несправедливость, ибо он старший, он — наследник, и видимо, решил, что бог хочет нарушить традицию передачи наследства, и весь свой гнев обратил на брата. Бог не наказал Каина, ибо тот неверно истолковал его поступок, ибо всевышний хотел сказать лишь одно: наполнись добротой, как брат твой. И Каин это понял. И бог не стал совершать возмездие. Однако потом Каин всё равно покончил с собой. Память об убитом брате отравляла его счастливую жизнь, и однажды он не выдержал и повесился в хлеву среди овец, которые так напоминали ему Авеля. Паломник, рассказавший мне эту притчу, позже рассказал и эту трагическую концовку.

— Вот как? — удивился властитель. — Но почему ты не дописал её?

— Меня самого в этой притче несказанно удивила мудрость бога. Ведь Каин изменился, он принял в душу свою доброту Авеля. Это важнее, чем возмездие. А смерть Каина доказывает, что последнее неотвратимо, и любую вину искупить нельзя. Это грустно, — Шуад помолчал и добавил: — Вот и ваша жена со мной согласилась.

Последняя фраза неприятно резанула монарха.

«Откуда это идёт? — задумался он. — Нефертити не тщеславна, она бы не стала говорить или поступать в ущерб моему достоинству. Но этот проныра быстро почувствовал, с чьей помощью можно одержать победу. Хотя по-своему он, наверное, прав».

— Хорошо, оставь так.

На лице бывшего жреца промелькнула довольная улыбка. Нефертити же, узнав об уходе Верховного жреца на покой, игриво заметила: «Чувствую, быть вам на его месте, Шуад!»

Жрецу очень нравилась супруга самодержца. Шуад и до свадьбы видел её несколько раз. Но тогда она ему не запомнилась: худенькая смуглая девочка с большими блестящими и красивыми глазками. Ничего особенного. Все египтянки красивые. Принцесса казалась лишь чуть нежнее и ярче других. Но за эти несколько лет, особенно после первых родов, она неожиданно расцвела. Рост её не очень изменился, она осталась невысокой, но по-прежнему летящий красивый лик словно высветил ум и природную мудрость. Яркие миндалевидные глаза, похожие на косточки маслин, наполнились глубокой ночной влагой, точно изнутри пробивался странный свет. Её стремительные движения, взлетающие руки, кошачья гибкость тела, темно-розовые губы, влекущие к себе, не одному Шуаду кружили голову. Но в её присутствии он чувствовал себя робким учеником. Острый и порой насмешливый ум царицы покорил его с первого же мгновения. Наверное, и сам властитель это признавал, коли по каждому пустяку' с ней советовался.