Нефертити

Среди трёхсот именитых гостей, приглашённых на праздничный пир, который начинался через три часа во дворце правителя, был и Джехутимесу. Взглянув на молодых супругов, скульптор тотчас отправился к себе в мастерскую. Руки сами потянулись к глине, и через полчаса несравненный лик Нефертити точно сам собой ожил в гибких руках ваятеля. По традиционным канонам скульптурные изображения фараонов и цариц должны были лишь отдалённо напоминать их, дабы души живущих не перешли в глиняные и каменные слепки, а потому фигуры властителей отличались друг от друга лишь убранством и размерами верхней шапки. Смельчаков, пытавшихся запечатлеть истинный контур первых лиц государства, ждало суровое наказание, и Джехутимесу, вылепив природные черты юной царицы, уже хотел снова превратить её тонкий лик в комок мокрой глины, но рука застыла в воздухе, будто незримый бог, возникший за спиной, остановил её. Скульптор взял чёрной краски, чтобы окрасить волосы, но в последний миг передумал, настолько естественен и красив был телесный цвет глины.

И всё же ещё чего-то не доставало, какой-то малости, чтобы сам лик заиграл, запел, зажил своей отдельной жизнью. Джехутимесу провёл рукой по жёстким чёрным кудрям, пытаясь понять, чего не хватает. В лице было всё соразмерно, точно и выверено самой природой, значит, трогать его не надо. Несколько мгновений ваятель стоял перед скульптурой, потом чуть удлинил шею, придав самой голове стремительное движение вперёд, как бы сделав её летящей в пространстве, и она вдруг ожила, заговорила с создателем.

— Да, теперь всё, — помолчав, сказал он.

Он так же быстро вылепил лик фараона, более тяжеловесный, нежели у царицы, но подчеркнул изящество линий лица: полных, красиво очерченных губ, длинного носа с завитками ноздрей, больших раковин век с лёгким разлётом бровей, надел на фараона высокую царскую шапку. Потом поставил обе головы рядом и поразился тому, как они роднятся друг с другом, как летящая хрупкая красота Нефертити выламывается из тяжеловесных линий Аменхетепа.

Джехутимесу провёл рукой по голове, словно приглаживая непокорные кудри и как бы выражая этим удовлетворение от сделанной работы, обратив внимание на то, что ладонь стала чёрной от краски. Он сам не заметил, как выкрасил свои волосы. Надо идти мыться, надеть белую тунику и отправляться на свадебный пир.

Отец скульптора был одним из творцов знаменитых восемнадцатиметровых статуй Аменхетепа Третьего, Джехутимесу тогда тоже помогал отцу, потому их и пригласили. Скульпторов в Египте ценили. После того, как они с отцом возвели этих колоссов, старый фараон приказал построить мастерскую и для Джехутимесу, дабы тот продолжал дело отца.

Омывшись в бассейне и переодевшись, ваятель вернулся в мастерскую, чтобы ещё раз взглянуть на головы новобрачных. Глина уже подсохла, чуть побелела, и лица стали ещё естественнее. Скульптор нанёс тонкий слой золотистой краски на лик фараона, лицо же Нефертити не тронул. Ему не хотелось разрушать эту лёгкость, которая теперь прочитывалась и через цвет. Сердце его возликовало от свершённой работы, и на мгновение мелькнула дерзкая мысль: принести новобрачным их лики, но Джехутимесу тотчас её отверг. Они могут не понять, не говоря уже о жрецах, которые в явной схожести лиц усмотрят сразу крамолу и желание погубить властителя и его супругу. Отец уже приготовил украшения для фараона и царицы, а эти лики следует спрятать.

Он услышал шаги, набросил на вылепленные головы кусок ткани и обернулся. На пороге стояла Агиликия, дочь простого водоноса. Её красота когда-то так же приворожила скульптора, и тогда он впервые сделал несколько естественных портретов девушки и показал их отцу. Тот долго молчал, потом согласно кивнул.

— Когда-нибудь все художники будут запечатлевать в глине и в мраморе живых людей, а не только их царские шапки, — с горечью заметил Джехутимесу, и отец лишь кашлянул в ответ, не желая влезать в спор с сыном.

Изредка скульптор сам приглашал Агиликию попозировать, когда ему требовалось наметить точный контур руки, бёдер или шеи. Девушка охотно соглашалась, отказываясь брать деньги, а в один из дней сама захотела стать его наложницей, без памяти влюбившись в творца. Она ничего не требовала от него, приходила почти каждый день, убиралась, позировала, дарила наслаждения, когда ваятель этого хотел, и уходила, когда ощущала, что больше не нужна.

— Ты уходишь? — заметив на возлюбленном белую тунику из тонкой дорогой ткани, спросила она.

— Убегаю!

Агиликия огорчилась.

— Я тебя видела у храма, кричала, размахивала руками, а ты смотрел только на царицу, я заметила! — она лукаво погрозила ему пальчиком. — Ты идёшь на свадебный пир?

Он кивнул.

— Как я тебе завидую! А это что? — она сразу же углядела две головки под холстиной. — Можно посмотреть?

Она уже подскочила к столу, чтобы снять накидку, но Джехутимесу её остановил.

— Не трогай! — выкрикнул он.

Агиликия вздрогнула, застыла на месте, опустила голову. Слёзы навернулись у неё на глаза.

— Хорошо, посмотри, — смягчился он.

Она осторожно сняла холстину, увидела две головы и замерла от восторга, который тотчас вспыхнул на её округлом смуглом личике, нежном и столь соразмерном, что эта удивительная гармония всех черт — маленького носа, розовых округлых губок, ямочки на подбородке, лба и глазок-бусинок — каждый раз потрясала скульптора. Несколько мгновений Агиликия не произносила ни звука. Потом обернулась, её глаза наполнились слезами.

— Ты мой бог, Джехутимесу, — влюблённо прошептала она. — Ты оживляешь мёртвую глину!

Скульптор смутился. Страстные слова Агиликии пробуждали в нём бунтарский дух.

— Мне тоже нравится наша царственная чета, — отговорился он.

— Ты их отдашь?

Скульптор не ответил. Эта дерзкая мысль снова нагрянула без предупреждения, и он заколебался.

— Не знаю.

— Я бы ни за что не отдала такую красоту!

— Но у них же свадьба. А Как идти без подарка?

— Всё равно жалко.

Она подошла к нему, прижалась к его груди.

— Хочешь, я приду вечером?

Он кивнул. Она прильнула к его губам, обвив руками его шею, и он почувствовал жар её тела.

— Я опоздаю, — не в силах больше сопротивляться, прошептал Джехутимесу.

— А я умру!

Свадебный пир длился шестой час. Десять арфисток и столько же лютнистов услаждали слух гостей, лучшие танцовщицы являли своё искусство, легко двигаясь меж столами. Один за другим поднимались гости, прославляя фараона и его царственную супругу.

Сначала молодых поздравлял Верховный жрец Неферт, потом потянулась череда иноземных властителей, которые вручали новобрачным дорогие подарки, говорили долго и витиевато. Молодые супруги выглядели усталыми. Среди приглашённых был и Шуад. В честь такого торжества фараон простил его, первым поздоровался с наставником, спросил о его здоровье.

— Мне не хватает ваших сумасбродных идей, учитель! Как насчёт того, чтобы продолжить занятия?

— С большой радостью, ваше величество! — поклонился Шуад.

Устав слушать восхваления своей красоте, Нефертити поинтересовалась:

— А что за сумасбродные идеи?

— Он решил, что тридцать богов — слишком много и стоит поклоняться одному из них. Не запрещать других, но восславить только одного Атона, бога солнечного круга. Забавно, не так ли? — улыбнулся Аменхетеп. — Или ты с ним согласна?

Царица задумалась. Выступили ещё два принца, прежде чем она ответила.

— Совсем не глупое предложение.

— Почему?

— Разве бывает два отца? Кто-то отец, кто-то отчим. А бог — единственный отец человеку.

Фараон задумался.

— Мне тоже чем-то нравится эта безумная идея. Но ты представляешь, что начнётся? — Аменхетеп неожиданно рассмеялся и прошептал: — Наш Неферт бунт устроит.

— Если Неферт выше государя, то стоит во всём его слушаться, а если он лишь его подданный, то обязан покориться, — ласково заметила царица.

Старый скульптор выступил двадцатым. Он был краток, зато подарки, им сделанные, сказали больше и привели всех в восхищение. От ожерелья из драгоценных самоцветов в виде солнечных Кругов — каждый со своим рисунком, — возложенного на длинную и тонкую шею царицы, не могли оторвать взоров все гости. На грудь фараона была возложена золотая подвеска с эмблемами солнца и луны, а центральная её часть напоминала жука-скарабея с крыльями сокола. Фараон и царица поблагодарили старого скульптора за его работу, а отец, не желая получать один все почести, указал жестом на сына, заставляя и его подняться, словно они делали эти украшения вместе, хотя Джехутимесу даже не ведал, что его родитель, корпя ночами, творит для царской четы на свадьбу. Это даже обидело молодого ваятеля. Он неожиданно поднял руку, призывая всех к тишине.