Нефертити

— Я запрещаю вам не только говорить, но и думать о том, что вы только что мне рассказали, — отчётливо, почти по слогам, суровым тоном выговорил правитель, сохраняя мрачное выражение лица. — Даже думать об этом!

14

Молодой хеттский оракул Вартруум прибыл в Фивы в середине третьей недели сезона дождей, которые однако так и не начинались, преодолев более двухсот вёрст долгого караванного пути по пустыне. Лёгкий дождик, поморосив несколько часов в первый день, неожиданно стих, выглянуло солнце, запалив с такой силой, что знойное дыхание песков за три дня дороги прожгло бедного путешественника из Хатти от глаз до пяток. Оракул прибыл в столицу Египта под своим именем, имея, правда, на руках верительную грамоту хеттского купца, в которой говорилось, что его доверенный порученец прибыл в Фивы, чтобы вести переговоры с местными купцами и мукомолами о закупке трёх тысяч мешков овса и пшеницы. Худым своим обликом и диковато-жадным взглядом он напоминал больше разбойника, чем купца, однако оракула это вовсе не занимало. Он сразу же почувствовал, что Азылык о его прибытии уже всё знает, а скрывать своё истинное лицо ему было больше не от кого.

В Фивах же в те дни царило большое волнение. Первыми, узрев неожиданную перемену погоды и нашествие засухи, возроптали земледельцы. На базаре тотчас подскочили цены на зерно, сначала вдвое, потом втрое, в день прибытия оракула его вообще перестали продавать, а потому заезжих купцов сразу предупреждали, что хлебных торгов пока не будет и начнутся они не раньше, чем через полгода. И только тогда жители Фив обратили свои взоры на первого царедворца Илию, построившего хлебный городок на окраине столицы, поняв наконец, что эту засуху он провидел много лет назад. В череде бурных событий — смерти старого фараона, восхождения на престол нового, двенадцатилетнего, неожиданной засухи и противоречивых слухов о её долгом шествии по Египту и соседним странам, о великом даре провидения первого царедворца — на появление заезжего купца никто не обратил внимания, и это как нельзя больше устраивало последнего.

Вартруум остановился в доме финикийского купца Саима, давно осевшего в Египте, с кем Озри был связан родством через своего сына, женатого на родной племяннице купца и жившего с женой в Мемфисе. Старейшина хеттских оракулов в последний миг испугался того, что их самоуверенный выскочка провалится, погибнет, не исполнит приказа вождя и тем самым навлечёт гнев на всех прорицателей и прежде всего на него. Вот мудрый финикиец и старался, готовясь уже сейчас ответить на простой вопрос властителя: «А какую помощь ты оказал неопытному оракулу?» Самодержец всегда любил простые вопросы и простые ответы. И ответ прозвучит столь же просто. Озри скажет, что нашёл молодому провидцу хорошее жильё в Фивах, дармовой стол, надёжных помощников, то есть всем обеспечил, всем подсобил, и только дурак мог потерпеть неудачу. А в том, что так всё и случится, Озри не сомневался: одолеть Азылыка был в состоянии лишь второй такой маг и прорицатель, в Хатти же он ещё не родился.

В просторном доме Саима пахло медовыми лепёшками и кисловатой овсяной мукой, которой он торговал с молодых лет и на чём нажил себе и своим детям немалое богатство. Невысокий, с округлым брюшком, с добродушным улыбчивым лицом, пухлыми губами, он принял Вартруума, как родного сына. И это немало поразило хетта, ибо такого радушия к незнакомцу он в жизни никогда не встречал. В Хатти редко пускали в дом чужого человека, а если и давали приют, то в хлеву или в амбаре, а тут готовы были отдать последнее.

Он прогулялся по Фивам, и сам город настолько поразил наивного оракула богатыми дворцами, особняками, садами и фонтанами, что Вартруум не закрывал рта от изумления, оглядывая их, а перед двумя восемнадцатиметровыми статуями Аменхетепа Третьего оракул стоял целых полчаса, потрясённый их красотой и величием. В Хатти таких скульптур не делали, в Египте же их было много.

Но самым большим потрясением для наивного двадцатипятилетнего оракула из Хатти стали запахи, какими был пропитан воздух египетской столицы. Он часами ходил по улицам и лишь тянул носом в разные стороны, удивляясь разнообразию яств, которые готовились поварами на египетских кухнях. О некоторых он только догадывался, ибо ни разу не пробовал, других даже не мог представить, ибо ни разу не видел. А сколько благовоний, смешанных цветочных и растительных ароматов исходило из комнат хозяек и их дочек! Тут уж он мог лишь догадываться о том, что используют египтянки для придания своей коже нежной шелковистости и особого блеска. Вартрууму об этом рассказывала сестра. Несмотря на десятилетний возраст, она мечтала только об одном — побыстрее выйти замуж, а потому скупала все мази, какие купцы завозили в Хаттусу; но Фивы доказали, что её всезнающий в этом деле брат не ведает и половины вдыхаемых им ароматов. Оракул решил, что перед отъездом в Хатти с головой Азылыка он сам сходит на базар и накупит для сестрички новых мазей, благовоний и снадобий.

Ибо Вартруум в своей победе не сомневался. Он не считал себя глупцом, хотя когда-то вместе с другими восторгался великим даром мрачного кассита, который тогда находился под особым покровительством Суппилулиумы. Но всё когда-нибудь кончается — не только защита сильных мира сего, но и собственный дар творить чудеса. Сам Азылык как-то ему в том признался:

— К оракулам тоже приходит старость, и они становятся ни на что не пригодны, мой мальчик.

— А когда она приходит? — допытывался хетт.

— К каждому по-разному.

— А к вам когда?

— Ко мне она уже пришла, — шёпотом произнёс он и несколько раз доверительно кивнул головой. — Только об этом ещё никто не знает, мой мальчик. Тебе одному я доверил эту великую тайну. Ведь ты сохранишь её?

Вартруум молчал почти год. Потом кассит сбежал, и провидец решил, что предатель прощения не достоин. Скорее всего потому он и сбежал, что утратил свой дар навсегда и боялся, что подлый обман рано или поздно раскроется. И Озри уже ни на что не способен, и многие другие, приглаживающие перед царём свои седые бороды и с умным видом изрекающие истину. Потому его и изгнали, задурманив рассудок вождя. Но Вартруум вернётся в Хаттусу с головой Азылыка, станет первым оракулом и половину своих ленивых мудрецов тут же прогонит. Хватит царский хлеб без пользы жевать.

Только войдя в Фивы, он по запаху почувствовал, что кассит здесь. Его кисловатый душок ни с чем не спутаешь, а уж нюх у Вартруума таков, что ни один пёс с ним не сравнится. А значит, поиск старой касситской рухляди — дело трёх-четырёх дней. Он пройдётся по городу и быстро найдёт тот дом, где прячется эта вонючая крыса. Потом подкупит слуг, и те расскажут ему, когда старик выбирается из своего убежища. Но если даже Азылык никуда не выходит, то хетт его выкрадет. Саим сказал, что у него найдётся тройка крепких парней, которые за хорошую мзду не погнушаются никакой работой. Дедушку вытащат, голову в мешок, тело — в Нил, и можно ехать обратно. Озри дал в дорогу пучок горьких трав, и голова за месяц не сгниёт. Это важно. Суппилулиума хочет взглянуть на своего прорицателя, плюнуть ему в лицо и забыть навсегда. Прихоть повелителя много значит.

За всю дорогу до Фив, несмотря на гостеприимство богатых купцов, Вартруум не выпил и глотка вина, оберегая свой нюх. Отказался и от щедрого угощения Саима.

— Одолеть столь долгий караванный путь и не дать телу роздыха — неразумно, — вежливо проговорил хозяин, сам осушив четыре чаши, но гость от сладкого вина решительно отказался, хотя съел пять жареных голубей, две медовых лепёшки с жирным верблюжьим молоком и, осоловев от сытного ужина и ласковых слов Саима, еле дополз до циновки и заснул как убитый.

Ему приснился густой тенистый сад с высокой травой и прохладным ветерком. Вартруум тотчас растянулся на ней, ощущая, как травинки щекочут кожу и сладкая дремота разливается по всему телу. Ещё мгновение, и он бы заснул. Но послышалось странное шипение, оракул не успел повернуть голову, дабы рассмотреть, откуда оно, как вокруг его горла в два оборота обернулась змея, и её жёсткие мускулы стали сдавливать узкое горло хетта. Тот выпучил глаза, захрипел, попытался поднять руки, но они оказались странным способом прибиты к земле. Ещё через мгновение появился Азылык, покряхтев, он растянулся рядом на траве.