Нефертити

— Погодить и без того погодим, а коли гости просят, отчего их не уважить? А подружиться мы обязаны! — строго заключил отец, давая понять сыну, что никакие возражения его не примет. — Его величество Касситской Вавилонии Куригальзу...

— Куригальзу Старший, — мягко поправил Мараду.

— Да, Куригальзу, — нахмурился фараон, ибо не любил, когда его перебивали. Помедлив, он добавил: — Старший... Так вот, он тоже очень обеспокоен нашествием на подвластные нам соседние царства полчищ подлых хеттов и готов даже помочь нам, если те вздумают на берега Нила сунуться. А говорить о том, насколько мы нуждаемся в такой поддержке, думаю, не надо!

Посол снова расплылся в счастливой улыбке и закивал головой.

— Мы всегда хотели породниться с великим Египтом и стать его младшим братом! — льстиво добавил он, поднимаясь и кланяясь обоим правителям.

Фараон тоже поднялся с кресла, взял чашу с вином и уважительно, с ласковой улыбкой поклонился гостям. Примеру отца последовал и царевич, но особой радости на его лице не появилось.

— Всё сладится! — поднимая чашу, воскликнул фараон, обращаясь к гостям. — Такую свадьбу сыграем, что народы ахнут!

— Я всё равно не понимаю, к чему такая спешка и о каком договоре может идти речь, когда ни я, ни невеста не видели друг друга! Мне приятна оказанная мне честь, но я ещё не готов ответить «да»... — стараясь гасить возмущение, заговорил царевич, но фараон, бросив грозный взгляд на сына, мгновенно перебил его.

— Этот вопрос не подлежит обсуждению, ваше высочество, вы женитесь на царевне из Вавилонии, коли этого хочу я и наш Верховный жрец Неферт! А он непременно даст согласие на этот брак. И не будет никаких смотрин, как вы того желаете! Вы берёте в супруги царскую дочь, и одна эта мысль должна наполнять вас гордостью и великим счастьем! — грубовато-насмешливым тоном выговорил египетский монарх, взглянув на гостей, словно желая им показать, чьё слово в этом дворце весомей, и те с радостными поклонами внимали его речи. — И чтоб я больше не слышал ваших глупых возражений! Вы должны думать о благоденствии своих подданных и о той чести, какую нам оказывает наш великий сосед... — властитель запнулся, снова забыв имя касситского царя, но ловкий Мараду тотчас напомнил:

— Куригальзу Старший!

— Да, Старший! Принесите брачный договор, я его немедля подпишу!

Фараон взмахнул рукой, отдавая приказ слугам, и, не удержавшись на ногах, плюхнулся в кресло. Царевич, опустив голову, сидел бледный, как мел.

11

Илия никак не мог заснуть. С завтрашнего утра начинался сезон дождей и разлива рек, после чего сырая, напитавшаяся влагой земля засевалась пшеницей и быстро, за два-два с половиной месяца созревал урожай. Его едва успевали собрать, как беспощадный палящий зной обрушивался на Египет, сжигая всё, что не успевало произрасти и выколоситься, а потому, если дождей выпадало мало, то и жать было нечего.

Дождь обычно начинался ночью, сначала тихий, как мышь в траве, шуршащий, крадущийся, а к рассвету он лил уже как из ведра, и простой люд облегчённо вздыхал: коли пришли дожди, можно не бояться и за будущий урожай. Но если они начнутся, тогда его толкование окажется неверным, никакой засухи не предвидится, и ту великую прорву зерна, что стараниями ханаанина скопилась за семь лет в амбарном городке, девать будет некуда и хлеб сгниёт. Чтобы запасти его, фараон, поверив Илие, опустошил государственную казну и выложил на закупки хлебных караванов большую часть своих богатств. Однако нынешним утром, перед встречей с послами из Касситской Вавилонии, старый правитель, подогреваемый речами завистников молодого царедворца, призвал его к себе и тихо сказал:

— Если не наступит засуха, я тебя повешу. Ты об этом хоть догадываешься?

Первый царедворец похолодел от страха и опустил голову.

— Что толкуют приметы, знаешь? — уже строго спросил фараон и, не дожидаясь его ответа, вымолвил: — Мои оракулы сомневаются в правильности твоих предсказаний. Больше того, Хаарит и Сулла в один голос твердят, что тебя заслал к нам вождь хеттов, чтобы разорить Египет. Что скажешь на это?

— Я же скажу, что не меня, а их подкупил Суппилулиума, дабы навредить вам!

— Чем докажешь?! — встрепенулся фараон.

— А какие доказательства у ваших оракулов?

— Они на то и оракулы, чтобы не ссылаться на доказательства, — посуровев лицом, заметил Аменхетеп. — Они нашли в твоём облаке, которое тебя окутывает, дух хеттов. Откуда он?

Сердце Илии на мгновение замерло, он почувствовал, что самодержец не намерен принимать шутливые ответы, он ждёт настоящих оправданий.

— Мой дядя, которого я нашёл после долгой разлуки, некоторое время жил в Хатти. Он сбежал оттуда, преследуемый тиранией Суппилулиумы, — тотчас придумал Илия. — Вот откуда был занесён в моё облако дух хеттов. Другой связи и быть не может. Оракулы же, ваше величество, завидуют той милости, которую вы оказали мне, а также тому, что я разгадал ваш сон, а они этого сделать не смогли. И больше мне нечего сказать.

— Ступай! — нахмурившись, обронил властитель. — Ещё один день у тебя есть в запасе.

Глаза властителя смотрели на него спокойно и холодно. Илия знал, что вопрос о предстоящей засухе задавали Аменхетепу Третьему многие. Некоторые из любопытства, но чаще всего, чтобы заронить сомнения в оракульском даре иудея. И фараон сам стал в этом сомневаться. Он лишь представил себе, что лишил державу великого богатства из-за глупого мальчишки, как ярость прожгла его огнём. Но пока не пришёл срок дождей и разлива рек, он терпеливо молчал. Теперь оставалось ждать несколько часов.

Илия сам мучился не меньше властителя. Ханаанин даже признаться ему не мог, что отгадывал его сон не он, а старый сосед по камере, ничтожный старикашка, которому он поверил. Да расскажи об этом царедворец фараону, тот бы в ту же секунду повесил обманщика. Азылык же, к которому повзрослевший сановник каждый день приступал с расспросами, только отмахивался и продолжал утверждать, что сон истолкован правильно, но боги иногда намеренно вводят людей в заблуждение, и этим они наказывают тех, кого не любят.

— Но за что, за что боги могут не любить меня?! За что?! — исступлённо восклицал Илия.

— А при чём здесь ты? — потягивая сладкое вино, выпячивал губы оракул.

— А кого боги хотят наказать, как не меня?! Кого?!

— Но разорится-то фараон.

— Он разорится, а меня повесят! Правитель Египта за пять последующих лет эти богатства снова накопит, а меня уже не будет! Понимаешь ли ты это?! Кто спасёт мою семью?! Кто охранит моих детей?! Кто, расскажи?! — Илия брызгал слюной, потрясая кулаками перед лицом прорицателя. — Но я один не пойду умирать! Я возьму тебя с собой!

— Что ж, мне уже пора, — соглашаясь, вздыхал Азылык, чем ещё больше приводил царедворца в ярость.

— Тебе, может быть, и пора, но мне ещё нет! — рычал он, держась из последних сил, чтобы не наброситься на провидца и не свернуть ему шею. Иногда ему этого очень хотелось, ведь всё равно наглого лежебоку никто не хватится, а он в последнее время лишь спал да ел, требуя себе каждый день рыбы, лука, съедобного папируса, мёда, орехов и предпочитая обходиться без мяса.

К тому же доморощенный оракул пристрастился к сладкому вину, а оно стоило очень недёшево. В последний вечер, когда Илия получил грозное предупреждение от самого фараона, вернувшись домой, он застал подлого приживалу храпящим под плотным пологом кровати, а один из слуг первого царедворца, темнокожий исполин Сейбу, стоял рядом и опахалом нагонял на него прохладу.

— А ну-ка разбуди этого лентяя! — потребовал хозяин.

— Ваш дядюшка приказал его не беспокоить, даже если вы этого потребуете, так он сказал, — доложил слуга.

Илия весь день бегал высунув язык, ибо фараон приказал ему к концу дня принести отчёт обо всех израсходованных им средствах на покупку зерна, постройку амбаров, вплоть до жалованья учётчиков, о точном количестве мешков с пшеницей, просом, овсом и другими зерновыми запасами, а это потребовало неимоверных усилий и выдержки. И вот, еле дойдя до дома в предчувствии страшного конца, он застаёт Азылыка, чуть похрапывающим, да ещё под лёгкий ветерок опахала. А переданный ему слугой дерзкий наказ нахлебника и вовсе переполнил чашу терпения. Не помня себя, Илия набросился на лжедядюшку и стал его душить. Тот, проснувшись и увидев перед собой яростное лицо ханаанина, неожиданно легко сбросил его с себя, а когда разгневанный царедворец попробовал снова кинуться на него, то получил столь сильный встречный удар в живот, что не смог продохнуть от боли: упал на колени и, захрипев, повалился на пол.