Нефертити

— Мне бы не хотелось знать наперёд, что случится, — тихо произнесла она. — Тогда жить станет неинтересно.

— Это знание даёт тебе возможность что-то исправить. Стоит лишь не совершить предначертанный тебе поступок, и тогда вся жизнь пойдёт по-иному, — помедлив, объяснил Мату. — Разве плохо стать хозяином своей судьбы?

Нефертити не ответила.

Прошло несколько дней, а царевич больше не вспоминал о принцессе, словно и не приглашал её на обед. Старый фараон заикнулся было об ослепительной красоте митаннийки, но Ов устроила истерику, плакала весь день, просила отдать её на растерзание крокодилам, и старый фараон был вынужден уступить и больше не вспоминать о Нефертити. Кроме того, оказалось, что молодая жена на сносях, и Аменхетеп Третий поклялся, что до родов станет исполнять все прихоти своего «огонька».

Тиу же была обеспокоена странным поведением сына, который вёл себя так, словно был обижен и на мать: хмурился, когда она появлялась, а на её вопросы отвечал скупо и односложно, отводя при этом глаза в сторону. Царица не выдержала и пригласила сына к себе.

— Я чем-то провинилась перед тобой, мой сын? — напрямую спросила она.

— Что ты, матушка, разве возможно такое? — удивился он.

— Но я каждый раз чувствую, что тебе неприятно меня видеть и разговаривать со мной. И, не зная своей вины, я испытываю неловкость. Не лучше ли нам объясниться и не таить досады, если она объявилась. Может быть, Нефертити чем-то обидела тебя?

— Да, — признался он.

— Чем же?

— Она вступилась за отца, словно ей понравились его грязные намёки, когда я попытался извиниться за его поведение во время обеда! — выпятив губы, надменно проговорил царевич.

— Она поступила правильно, как и подобает истинной принцессе, — промолвила Тиу. — Ибо гости никогда не хулят хозяев, которые оказали им гостеприимство, ни за глаза, ни прилюдно, даже если им что-то не понравилось, как и хозяева не делают этого, а потом — на что же она должна была обидеться? На восхваления в свой адрес? И хочу тебе сказать, что ни я, ни моя младшая сестра не усмотрели в них грязных намёков, Нефертити меня даже об этом спросила, но я сказала, что всё было в рамках приличий. А то, что твой отец неравнодушен к женской красоте, знают и за пределами Египта. Тебе просто показалось, что он готов взять ещё одну жену в дом. Он, может быть, и взял бы, но ты знаешь, как он болен и как старается перед всеми нами скрыть эту болезнь. И потому мы должны быть снисходительны к его слабостям. И вообще великодушие, умение прощать — свойство истинных властителей, и ты обязан воспитать его в себе. А уж обидеться на девочку, которая младше тебя, вовсе непростительно. Тем более, что она этого не заслужила. Согласись, я права сейчас?

Царевич молчал. Он чувствовал правоту матери, она была щедро одарена красноречием, даже отец восхищался её даром, но ему было трудно переломить себя и признаться в неправоте.

— Шуад разве не говорил тебе, что только истинно сильные и великие государи способны, открыто признавать свои ошибки. У них для этого хватает мужества. Слабые же до последнего часа цепляются за свои заблуждения и никак не хотят с ними расстаться, ибо других духовных богатств не имеют. Вы с ним, насколько я знаю, изучаете «Мудрость фараона», свод необходимых правил самодержца, чтобы управлять своим народом?

— Да, мы беседуем и на эти темы.

— И разве он не говорил об этом?

— Пока нет.

— Значит, речь о том ещё предстоит. И тебе в будущем предстоят многие трудные испытания, но умный повелитель полагается не только на свой опыт, он всегда заимствует, обогащается знаниями и мудростью своих подданных. И вследствие этого он должен любить их, не бояться принимать их советы, благодарить за них, и такое царство будет существовать вечно. А потому прими совет своей матери, которая желает тебе лишь счастья и светлых дней правления: стань великодушен, выбрось из сердца нелепую обиду и оцени деликатность гостьи, которая вела себя достойно и заслужила твою благосклонность. И ты обязан поблагодарить её за то, что она не отвергла твоё приглашение и разделила твою трапезу. А дальше сам решай, как поступать: продолжать ли тебе с ней видеться или нет. Тут твоё сердце должно подсказать тебе.

Тиу умолкла, а царевич задумался. Ему трудно было что-либо возразить матери и, помедлив, он кивнул. Ещё с утра его дожидались два оракула, Хаарит и Сулла, и он принял их. Они снова помирились и были обеспокоены лишь одним: неожиданным возвышением Илии, в один миг выскочившего в любимцы Аменхетепа Третьего.

— Душа каждого из нас окутана приметным облаком, — поклонившись, туманно заговорил Хаарит. — Оно невидимо для простых смертных, но нам подчас открываются его контуры. В облаке же нашего первого царедворца, занимающегося закупками зерна, явственно присутствует дух хеттов, и мы пришли заявить об этом, ваше величество.

— Что это значит? — насторожился царевич.

— Это означает, что он как-то с ними связан, — осторожно вымолвил Сулла.

— Насколько я знаю, Илия ханаанин и родом из Палестины.

— Да, это так, ваше величество, — продолжил Сулла. — Но связь эта есть, тут мы не ошибаемся, и мы пришли, чтобы предупредить вас.

— Хорошо, я разберусь. Я просил тебя, Сулла, составить гороскоп на митаннийскую принцессу...

— Я его сделал, — выдвигаясь вперёд, проговорил Сулла. — Звёзды ей благоприятствуют во всём: тонкий ум, интуиция, большое чувственное поле. В некотором роде она единственная, одарённая божественной гармонией. Мне не приходилось видеть столь счастливое расположение звёзд, как при её рождении. Она необыкновенная женщина.

— Хорошо, — сдержанно кивнул фараон.

Днём Шуад, точно услышав слова Тиу, заговорил об ошибках государя, о том, как извлекать из них пользу и обращать их в свои достоинства. Жрец советовал никогда не щадить своё самолюбие, ибо на нём взрастают все пороки.

— Иметь малое самолюбие не только не вредно, но и полезно, — вещал он, утирая платком мелкие капли пота со лба. — Оно будит к активности, заставляет правителя искать пути к процветанию и богатству. Но если самолюбия много, то человек перестаёт замечать всё то хорошее, что есть в других, ибо сосредотачивается только на себе. И это самая страшная болезнь. Развившись, она может привести государя и его народ к погибели.

Шуад умолк, присел на стул, чтобы перевести дух. В середине дня, когда испарялась утренняя прохлада и горячий воздух проникал даже в тенистые уголки сада, неповоротливый и тучный жрец с трудом боролся с нападавшей на него дремотой. Он громко зевнул и милостиво отпустил царевича немного поплавать в бассейне, дабы тот сбросил сонливость и приободрился духом.

— Человеку свойственно потакать своим слабостям, не будем и мы им противиться, — изрёк мудрец и тут же засопел, прислонившись к стене.

Аменхетеп же с радостью нырнул в бассейн. Легко играя и скользя, как рыба, в тёплой воде, правитель снова вспомнил о принцессе, о её гибком смуглом теле и необыкновенной красоты лице. Сердце его вдруг учащённо забилось, и он был вынужден встать на ноги, чтобы не наглотаться воды.

«Отец прав, — вдруг подумал он. — Она редкой красоты создание, и любой сановный египтянин почтёт за честь стать её мужем. Просто она живёт уединённо, и никто о ней не знает». Он вспомнил, как отцу писали правители соседних стран, чтобы тот подыскал им в жену даже простолюдинку, лишь бы красавицу.

«Никто в моей стране не узнает, что царица низкого рода, да для меня это и не важно, — писал в одном из посланий Аменхетепу Третьему ливийский монарх, — ибо не с её происхождением я хочу ложиться в постель, а с её красотой, и подданные прежде всего будут обращать своё внимание на то, какая у царя жена, красива она или дурна. И если красива, то мои подданные станут ещё больше меня уважать: значит, у меня есть глаза, чтобы не взять в супруги дурнушку, и вкус, способный отличать хорошее от плохого. А бывая у тебя в Египте, у меня глаза разбегались, столь пригожи были все, кто встречался мне по пути, каждая и статью и ликом могла быть царицей».