Сингуматор

Кабинет. Она убирала кабинет. Кабинет у них дома. Кабинет Хайни с затейливыми картинами и множеством книг. Она не дома. Здесь так светло. Где она? В полиции? Который час? Разве Хайни и Катрин не должны были вернуться?

Мысли двигались медленно и лениво. Ледяная корка, серебрившаяся в груди Урсулы, мешала выпустить воздух. Кружилась голова. Еще немного, и она потеряет сознание.

Она вздрогнула, словно кто-то влепил ей пощечину. Сознание медленно соскальзывало в бесконечную черную прострацию, которая вращалась где-то на самом дне мироздания. Еще немного, и она утонет в ней, как в болоте.

Смерть близких никогда не может восприняться сразу. Это то, с чем человеческий рассудок не может совладать, не желает понимать и принимать, как данность. Сперва малыш Томми, потом Катрин и Хайни – вся основа ее жизни, весь смысл последних одиннадцати лет. Она потеряла все.

Урсула содрогнулась. Пальцы, сведенные судорогой отозвались тупой болью, но она так и не сумела разжать ладонь.

– Но не Хайни, – повторила она упрямо.

– Но не Хайни, – вздохнул Кристиан, смерив ее взглядом, – Я сожалею, фрау Воттермах. По предварительной версии следствия, он просто не справился с управлением и не успел затормозить. Может быть, превысил скорость, а на такой трассе, как объездная, это слишком опасно. Машина вылетела за пределы трассы, пробила ограждение и…

Урсула слышала в его словах грохот аварии. Крик Катрин. Вопль Хайни. Скрежет металла и скрип камней. Шум воды.

– Какова высота обрыва?

– Более ста метров. Вы же знаете, что там, пересекая Глекнер, протекает Корк – река, которая идет через весь город, чтобы влиться в море. Место там опасное, стены – отвесные, а снизу – камни.

Вода в стакане теперь превратилась в бушующий водоворот. Лицо Урсулы дробилось на тысячи мелких отражений, в глазах каждого из которых она читала бесконечный ужас. Осознание приходило медленно, а шок, все еще, был слишком силен. Она плавала в собственном оцепенении, воспринимая слова помощника комиссара, как шум ветра или дождя – во всяком случае, улавливала в них не больше смысла.

– Мне тяжело говорить об этом, фрау Воттермах, но Катрин… – он сделал паузу, пытаясь подобрать нужную фразу, – Она погибла сразу же. Смерть была мгновенной. Мы смогли разрезать крышку и бампер, чтобы вытащить тело. Машину смяло почти напополам. При таком столкновении это не редкость. Сейчас на месте аварии работают наши специалисты – мы дадим вам знать, когда понадобится помощь при опознании. Понимаю, как глупо это звучит, но эта фикция необходимая…

Стакан превратился в маленький мир, где вспыхивали и гасли огоньки, гибла и зарождалась жизнь. Круги на воде – только судьбы мира, брошенные в самый водоворот. Она почувствовала, как по щекам текут слезы.

– Тело вашего мужа мы так и не нашли. Скорее всего, его выбросило в момент аварии через разбитое лобовое стекло, на пороги в Корке, а после отнесло течением. Наши ребята ведут поиски. Мы будем искать, фару Воттермах, пока не найдем, вы слышите меня?

Вода отражала слова, которые прыгали по ее поверхности, как плоские камушки, чтобы растаять в глубине. Такая же вода течет в Корке. Такая же прозрачная, такая же холодная, такая же безразличная ко всему. Трупы Хайни и Катрин медленно опускались на дно стакана в ее ладонях. Она всхлипнула, зажмурила глаза, а когда открыла их, видение успело растаять.

–Проезжавшие мимо аварии люди вызвали наряд патрульных, но как бы быстро мы не примчались на место, мы бы все равно опоздали, – хмуро подытожил Кристиан, – Тем более, в такую погоду, как сегодня. Понимаете, фрау Воттермах, бывают такие аварии, после которых…

– Я понимаю, – проговорила Урсула тихо, – Но…

– Мы проверили кровь на стекле и переднем сидении – вода Корка не успела смыть ее. Она принадлежит вашей дочери и мужу. Мы отогнали машину на проверку – видеорегистратор мог что-то записать. Он почти не пострадал, и наши специалисты сумеют извлечь файлы. Возможно, это поможет нам воссоздать целостность этой картины.

– Тело Хайни не нашли…

– Я не хочу этого говорить, фрау Воттермах, – сухо сказал Кристиан, склонившись над столом, – Но и лгать вам не стану. Обнадеживать в такой ситуации – самое низкое, что можно сделать. Простите, но вероятность того, что Хайни выжил – чрезвычайно мала. После таких столкновений выживают единицы. Да и количество крови на водительском месте говорит о том же. Я очень сочувствую вашему горю, Урсула. Вы слышите меня?

Если Урсула и слышала его, то не подала знака.

3

Дом казался Урсуле пустым и мертвым. Вроде бы Даттмар предлагал ей остаться у родственников или друзей, но она впала в истерику, требуя, чтобы ее доставили обратно. Она не помнила этого, но разум сохранил обрывки фраз и раскадровки разговора, нарезанные из плохого кино. Они стояли у нее перед глазами все время, когда она пыталась зажмуриться, чтобы вытереть слезы. Потом Урсула поняла, что не знала, зачем ей возвращаться, но что-то упрямо звало ее туда, словно там, в темноте и тишине, ей могло стать легче. После разговора с помощником комиссара был штатный полицейский психолог, больше похожий на циркового зазывалу с заготовленными наборами фраз. Что он говорил ей? Чего хотел от нее? Потом был медик с успокоительным. Слова утешения, такие же фальшивые, как накладные усы. Он измерил давление. Не смотрел в глаза. Затем укол. Баночка таблеток в руке. Снова помощник комиссара в сером пальто и бледными глазами. Сотни вопросов, тысячи ответов, среди которых не оставалось ни одного, который бы мог заслужить внимания. Ее спрашивали, она отвечала. Она что-то говорила им всем, оправдывалась, объясняла, но не понимала, о чем вела речь. Фамилии, имена, номера телефонов. Наверное, последовали звонки родственникам. Кажется, был разговор с родителями – память услужливо вычеркнула эти моменты, оставив после себя только звенящую пустоту.

В конце концов, молчаливый патрульный за рулем служебной тайоты, остановился возле ворот ее пустого дома, помог ей открыть дверь и выйти на влажный осенний воздух. Урсула плохо воспринимала происходящее. Руки и ноги, налитые теплой водой, отказывались нормально повиноваться ей, поэтому полицейский проводил ее до самого дома и даже помог войти внутрь – она ни за что бы, не совладала с ключом сама. Кто покупал этот брелок? Кто последний запирал двери? Хайни или она сама? А может быть, это Катрин?

Урсула медленно, но верно теряла связь с реальностью, а сокрушенное горем сознание, подточенное транквилизаторами и успокоительным стремительно угасало.

Осознание горькой потери пришло в тот момент, когда она очнулась на диване в гостиной, где ее оставил патрульный. Уже давно властвовала ночь, и ребристая монетка неполной луны заглядывала в огромное застекленное окно, с интересом наблюдая за ее горем. Кажется, дома были люди – Урсула не помнила тех, кто пришел поддержать ее. Она не помнила, как встречала их, как провожала до дверей комнат, как плакала и звала по имени мужа и дочь.

Человеческая память всегда старается стирать самые плохие воспоминания.

***

Домашний телефон ожил в полдень следующего дня. Нервы Урсулы были слишком напряжены, чтобы решать похоронные вопросы, поэтому этим вопросом занялся Кальвин, брат Хайни, прибывший этим утром из Бринкерхофа. Приехал на машине? Воспользовался поездом? Прилетел на самолете? Странно, но в Глекнере нет аэропорта. Урсула сосредоточенно думала об этом, плавая в зыбкой топи между сном и явью, свернувшись под клетчатым пледом. Мысли текли медленно и нехотя. Разрозненные, смутные, тусклые – результат транквилизатора и внутреннего протеста. Наверное, сегодня она уже принимала таблетки. Эва, ее подруга, кажется, уже успела съездить в аптеку, а Кальвин переговорил со своим психотерапевтом. Не слишком ли быстро разворачиваются события? Сколько дней прошло с момента аварии? Кажется, минула вечность, но на деле чуть более суток. И почему время замирает в те самые моменты, когда хочется, чтобы оно неслось вперед?