Страница 17 из 26
- Не надо! - проскулил продюсер, уставившись на неё, как суслик на кобру.
- Надо, Федя, надо, - отозвалась она хладнокровно. - Хотя не хочется мне об тебя руки марать.
Только не прибить.
Не покалечить.
И не испортить диктофон, если этот козёл всё-таки станет отбиваться.
Но Орлов даже не пытался отбиваться, и наконец, сплюнув на ковёр, Жучка гадливо пихнула его, тихо скулившего, в сторону небольшой двери в углу кабинета:
- Там же небось санузел у тебя, так? Иди, подмойся и умойся... чмо. И вот ещё что...
Орлов смотрел на неё так затравленно и покорно, что она опять сплюнула, всерьёз опасаясь, что её сейчас всё-таки вывернет от омерзения.
- Узнаю, что ты про меня протрепался, ну или, не дай тебе Бог, заяву в ментовку наваял - приду и оторву всё, что выступает больше, чем на пять сантиметров. А у тебя больше и не выступает. Уяснил, Фе-едя? А врач этот твой... Псарёв Иван Леонидович... пусть тебя получше лечит, ты же на всю голову больной...
Продюсер лишь часто-часто закивал.
* * *
Из студии Жучка вышла беспрепятственно - значит, Орлов действительно всё уяснил. "Хонда" вывернула со стоянки ей навстречу - у Ольги Васильевны, видимо, тоже не хватало терпения ждать, и Жучка прыгнула в машину чуть ли не на ходу.
- Что? - тревожно спросила Ольга Васильевна.
- Всё, - устало выдохнула Жучка. Её начало знобить, да и чувствовала она себя так мерзопакостно, будто это её саму сейчас избили. Тоже хотелось немедленно встать под горячий душ и долго-долго стоять, запрокинув голову. - Стопорните где-нибудь подальше, послушаем, как записалось.
Диктофон не подвёл, слышимость была идеальной - вплоть до вздоха.
- Прямо как в студии... - через силу усмехнулась Жучка, нажимая на кнопку "Стоп". - Не надо вам дальше слушать.
Ольга Васильевна была бледнее полотна, и даже губы у неё стали до синевы белыми.
- Этот... хоть жив? - еле выговорила она, глядя на Жучку очень тёмными глазами.
- Что ему станется? - скривилась Жучка презрительно. - Ему, кажется, даже понравилось, извращуге. Не демон зла, а просто куча навоза. Шоу-биз грёбаный, только дерьмо и всплывает... Ольга Васильевна, вы чего?!
Женщина откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза.
- Ольга Васильевна!! - Жучку затрясло от страха. - Что?! Сердце?.
- Подожди, Варя... Со мной всё в порядке... - прошептала та, не открывая глаз. - Вернее, всё не в порядке. Что же я за мать, если не увидела... если не поверила, не помогла... Молчи, Варя. Пожалуйста. Я знаю всё, что ты мне можешь сказать.
Они молчали долго. Мимо летело скоростное шоссе, из чебуречной рядом с "карманом", где стояла их машина, неслись залихватские восточные напевы, завывала зурна, били барабаны.
- Ладно, - будто очнувшись, решительно произнесла Ольга Васильевна. - Рвать на себе волосы и вопить, что я преступная мать... - она горько усмехнулась, - это пошло и глупо. И поздно. Надо дело делать. Илью подставил кто-то из тех, кому он доверял. Серёжа пришёл к этому мерзавцу Орлову, потому что кто-то нам его посоветовал. Всё решают связи, но иногда это слишком грязные связи... Ты сказала, что Орлов получил свой урок... и это справедливо. Ну, а я получила свой. Едем к Серёже.
Жучка так и подскочила.
- Пусть Максим Максимович сам прослушает эту запись и что-нибудь посоветует, - продолжала женщина, включая зажигание. - Но, вне зависимости от его советов, Серёжа сегодня же должен быть дома.
- Если он захочет, - тихо промолвила Жучка, и Ольга Васильевна вздрогнула.
- Да. Если он захочет. - Она взяла мобильник с подставки и набрала номер: - Андрей? Я должна тебе кое-что рассказать...
Жучка тоже откинулась на сиденье, закрыв глаза. Ей не хотелось слышать этот разговор, но она слышала. И сделала для себя пометку в том уголке мозга, который она мысленно называла ежедневником - самой всё обсудить с Королём, и как можно быстрее. Страусы - вон, в зоопарке.
- Варя... - сказала Ольга Васильевна, пряча мобильник и выводя машину из "кармана" на шоссе. - У тебя же есть Серёжины песни в плейере? Включи, пожалуйста.
И всю долгую дорогу до клиники они слушали Серёгин хрипловатый звенящий голос:
Чувства, недостойные стихов.
Тлеет полутьма на тихой кухне.
Я один перебираю буквы,
Чтобы бросить их в твоих богов.
Через эти нормы все прошли,
Даже если ночь приходит рано,
Варится сама в своём обмане,
В рот суёт мне голые нули.
Манит непростительная боль,
И желанье снова всё испортить,
И с закономерностями спорит
Друг мой - второсортный алкоголь.
Быстры, но расхлябаны шаги,
Хочется опять казаться чистым.