Девушка и Ворон

— У вас глаза красивые…

— Что ж, о глазах не мне судить. — Лиза смерила горничную оценивающим взглядом. — А вот ты, Таичка, и правда красавица!

— Скажете тоже.

— Красавица как есть. Вон какая статная, косы черные, бела как барышня, а черты… словно камея резная. А знаешь-ка что… попрошу я папеньку, чтобы нанял художника твой портрет написать! Вот как есть, в сарафане синем. И выйдет загляденье, я уверена.

— Все бы вам что-то придумывать, барышня.

— Эх, умела б я рисовать… да хоть что-нибудь бы уметь! По балам ходить много ума не надо. Мне скучно, Тая.

— Замуж выйдете — веселее станет.

Лиза фыркнула, крепче прижимая к себе шкатулку.

— Скажи еще — хозяйством займусь. Варенья, соленья, соседи на чаек… тьфу ты… даже слышать не хочу. Я тут читала святцы, про старинную жизнь, про княгинь. Как они храмы строили, и правили, и книги переписывали, набираясь мудрости и учености… эх. Вот так можно жить. А замуж… Мне б такого мужа, Таичка, чтобы с ним и правда было весело. Да где ж такого взять-то? Ладно, пустое… Свечу подай.

Девушка наконец-то открыла шкатулку, старинную, украшенную смарагдами и позолотой, и Тая осветила ее содержимое дрожащим сиянием свечи. Некоторое время Лиза задумчиво перебирала драгоценности.

— Вот он… — вытащила она большой малахитовый перстень. Ее ясные серые глаза затуманились. — Странный… красоты неописуемой — смотри, жилки в узор складываются, словно цветок в камне расцвел. Как живой. А все ж таки странный.

— Наследство славное… Бабушка ваша, да и матушка ее, ой непростыми были, — задумчиво проговорила Тая.

— Отчего же?

— Да так, — уклончиво ответила горничная. — Старухи, совсем древние, в Яблоньках много чего болтали.

— О бабушке Варваре Дмитриевне?

— О ней. Что была она… ну вроде как ведьма.

— Да вранье все. То есть, — благовоспитанно поправила себя Лиза, — неправда это. Но перстень-то как хорош!.. К нему и серьги здесь имеются. Надену на бал к Загорской, хоть какая-то приятность…

Она вновь посмотрела в окно.

— Что высматриваете в этакую-то ночь, Лизавета Алексеевна?

Лиза озорно улыбнулась.

— Может, диво какое? Таких ночей в году ведь четыре?

— Да, по одной на каждый из месяцев, в котором тридцать дней.

— Вот говорю — ты все знаешь. А знаешь ли о том, что, хотя доброе волшебство и скрывается от всех, из Небесного града спускаются на землю черная птица Сирин и белая птица Алконост, чтобы защитить людей от зла? Сирин плачет о грехах человеческих, а Алконост радуется, что прощает нас Бог. И тем, кто их видел, никакая нечисть уже не страшна.

— И вы, стало быть, барышня, в окно пытаетесь разглядеть посланцев небесных?

— Да я б и сама к ним полетела! Дал бы Бог крылья… Только они скорее к нам в Яблоньки прилетят, а не в Москву. Говорят, чудо-птицы обычные яблоки в целебные превращают!

— Так уж прям и в Яблоньки… Экая вы барышня выдумщица. Яблоневых-то садов сколько повсюду… так неужто их название деревни приманит?

— Нет, — Лиза вдруг погрустнела. — Ни в Яблоньки, никуда… Только вороны летают.

— Вороны? — Тая удивленно приподняла черную с изгибом бровь. Лиза не льстила — горничная и вправду была куда красивее ее самой.

— Да… Или один какой-то тут повадился. Все туда-сюда летает, даже на окно садился, в комнату заглядывал.

— Не к добру это, — нахмурилась Таисья.

— Да что такое? — грусть как рукой сняло, Лиза — олицетворенное непостоянство — смеялась опять. — Ты боишься, что ли? Думаешь, несчастье принесет? Вот уж чему не верю. Птица как птица… а, поняла! Опасаешься — а вдруг это сам Ворон Воронович, ветров внук, что девиц похищает? Ох нет, это все древние истории, и в Москве он тоже не появится.

— Ой, не скажите.

— Таичка… — пригляделась Лиза к Таисье. — Что-то мне кажется, ты больше знаешь, чем говоришь. Я права?

— Да ничего я такого не знаю, барышня. То же, что и все. Просто побереглась бы я на вашем месте, всякое же бывает. И спать ложились бы. Хотите или нет, а к балу-то вам готовиться.

— Ох уж этот бал… Но твоя правда.

Лиза неохотно соскользнула с подоконника…

Таисья помогла барышне переодеться и оставила ее помолиться перед сном. Сама тихо спустилась по лестнице на первый этаж, прошла к себе, приоткрыла окно… И, обернувшись пушистой серой кошкой, скользнула в ночную мглу…

Глава 3. Ночной извозчик

— Что же, Алексей Никитич… — заговорил Миша, когда они в крытом экипаже неспешно продвигались по ночной Москве к ее восточной окраине, где жил Измайлов с дочерью. — Раз уж так сложилось, стало быть, могу я с вами поговорить начистоту?

Измайлов улыбнулся в темноте.

— Отчего же нет. Со мной, Миша, ты всегда можешь быть откровенен.

— Да… отец покойный уважал вас, а матушка…

— Что же?

— Она всегда говорила, что чудесно было бы породниться Сокольским с Измайловыми. Если я… если Воронов вдруг не убьет меня на дуэли… могу я просить у вас руки Елизаветы Алексеевны?

Измайлов ничуть не удивился.

— Мне известно желание твоей матушки, Миша, и не буду скрывать, что оно вполне согласуется с моим. Но вопрос — согласится ли Лиза?

— О! — пылко воскликнул Сокольский. — Я приложу все усилия, чтобы понравиться Елизавете Алексеевне.

— Это будет не так-то просто, друг мой. Дочь моя росла без матери и, признаюсь, я немного ее избаловал. Лиза — своенравное дитя. Впрочем, я поговорю с ней. Однако… Сдается мне, что-то долго мы едем. — Измайлов бросил взгляд в окно экипажа. — Эй… — крикнул он извозчику. — Пьян ты, что ли? Куда ты нас завез? Поворачивай назад.

Но в ответ извозчик остановил лошадей. Предчувствуя недоброе и сдерживаясь, чтобы не выдать ругательство, да покрепче, Алексей Никитич открыл дверцу и поспешил выбраться наружу. Под каблуками хрустнула мерзлая грязь. Впереди — овраг, деревья обступают… Лебяжья роща?!

— Ты что это, — начал Измайлов — и осекся. На него смотрела не ожидаемо пьяная рожа извозчика, а залитая лунным светом медвежья морда. Алексей Никитич и слова не успел вымолвить, как за его спиной раздался волчий вой. Он резко обернулся, сжимая в руках трость — единственное свое оружие. Миша, не выходя из кареты, выстрелил, на что тут же откликнулся один из волков жутким воем… неожиданно переходящим в человеческий стон. Второй волк прыгнул на Сокольского — но упал замертво, сраженный наповал выстрелом со спины. Когда дым развеялся, Миша увидел вместо зверей два мертвых человеческих тела — и потерял сознание. Алексей Никитич, стиснув трость так, что пальцам стало больно, сам едва удерживаясь на краю реальности, смотрел как слезший с козел медведь медленно идет на Федора Воронова, невесть откуда появившегося. Тот спокойно достал из-под плаща второй пистолет и наставил на зверя.

Медленно, шаг за шагом продвигаясь на задних лапах, наступал медведь на неподвижную фигуру в черном плаще. Федор ждал, рука его с пистолетом не дрогнула ни разу. Наконец зверь остановился.

— Прекращай, Шатун, — сказал Воронов негромко. — Не выгорело ваше дело.

Медведь еще постоял немного, чуть раскачиваясь, а потом воздух вокруг него сгустился, заколебался, и он обернулся бородатым крепким детиной в овчинном тулупе. Лицо неопределенного возраста было суровым и не лишенным своеобразной привлекательности.

— Вот и правду люди говорят — встретить ворона не к добру. — Он сплюнул. — Чего не дал попировать? Сегодня наша ночь.

— Так сошлось, не повезло вам, — не повышая голоса, ответил Федор, опуская пистолет. — Не захотелось вот мне, чтобы вы этих господ трогали.

— Не слишком ли много берешь на себя, Черный Ворон? Ребят вон порешили…

— Уж по этим-то бродягам никто плакать не станет. Ступай-ка отсюда подальше, Шатун. Я так хочу.

Тот перевел тяжелый взгляд на Измайлова, застывшего у кареты, и Алексей Никитич невольно поежился. Но Шатун развернулся и не оглядываясь пошел прочь, вглубь Лебяжьей рощи, огибая овраг.