Кроатоан

Ощущение упадка только усиливается, когда Кармела останавливает машину перед воротами, при которых раньше находилась охрана. Нажав кнопку переговорного устройства, Кармела дожидается, чтобы кто-нибудь подошел и открыл ей ворота. На сей раз появляется незнакомый чернявый юнец (они тут как будто каждый день меняются), основное занятие которого состоит в том, чтобы вдумчиво пялиться на девушку за рулем, недоумевая, что́ эта симпатичная кроха забыла в их вымирающем монастыре. В холле, украшенном черно-белой фотографией цапли, имеется стойка и охранник, который сначала спрашивает имя, а потом запускает посетительницу внутрь.

Изнутри Центр чем-то напоминает редакцию разорившейся газеты. Столы с компьютерами и двери кабинетов. Компьютеры включены, но за столами никого нет. К счастью, Кармела знает дорогу. Девушка шагает по темному коридору с фотографиями куропаток и рысей, ей нужен кабинет Рекены. Коридор пуст, так что шаги ее отдаются эхом. Куда все запропастились? Но не это неожиданное безлюдье заставляет ее сердце биться чаще, пока Кармела торопится вперед, а наплечная сумка колотит по ее маленькому бедру. Ее преследует, как тень, одно-единственное имя.

«Карлос Мандель», – гласит подпись под фотоснимком возле кабинета Рекены.

«Сообщение от Манделя» – так выразился директор Центра.

На двери кабинета – табличка под красное дерево, буква «к» в слове «Рекена» поцарапана.

– Войдите, – слышит Кармела в ответ на свой нерешительный стук. Девушка входит и замирает на пороге. В устланном ковром кабинете полно народу.

Для робкой Кармелы такое появление – это как выход на свет для шахтера, просидевшего три недели в шахте под завалами. Моргание, слепота, почти что резь в глазах.

Все, кого не было за столами и в кабинетах, все немногочисленные служащие, кому было положено явиться на работу в этот сентябрьский день, – все они стоят здесь.

Больше всего Кармелу поражает тишина – как в засаде. На нее смотрят, кое-кто здоровается, но почти без слов. В комнате, среди прочих, находятся Сильвия, секретарша Энрике (она стоит возле стола своего шефа) и Марио Ферреро, финансовый директор, – молодой, чисто выбритый брюнет в рубашке без галстука (девчонки в Центре называют его Ферреро Роше). Ферреро приветствует вошедшую дружелюбной улыбкой.

Все расступаются, пропуская Кармелу к столу, к компьютеру Энрике. За монитором Apple укрылся сам директор.

– Здравствуй, Кармела, спасибо, что приехала, – говорит Энрике.

– Что вы тут делаете? Что случилось? – Девушка продвигается по живому коридору, голоса у нее почти нет. Кармеле не нравятся сюрпризы. Она терпеть не может розыгрыши. А эти заговорщики, кажется, только и дожидаются момента, чтобы передать ей вахту.

– Взгляни-ка, – приглашает Энрике.

Кармела добирается до позиции, занятой Сильвией, и секретарша с видимой неохотой уступает ей привилегированное место. Рекена указывает на экран:

– Мы все получили это одновременно, час назад. Может быть, тебе тоже пришло. Ты проверяла свою почту?

– Нет.

– Мандель отправил сообщение со своего личного компьютера.

– Мандель отправил?..

Энрике ласково смотрит на нее поверх очков.

– Радость моя, он запрограммировал отправку два года назад, чтобы письмо пришло в конкретное время получателям из конкретного списка.

– Несколько месяцев назад я сменила адрес.

– Поэтому ты его и не получила.

– Я проверю свой старый адрес.

Кармела в недоумении смотрит на экран. Остальные смотрят на нее.

– Ты знала Манделя достаточно близко, – говорит Ферреро. – Ты что-нибудь понимаешь?

Кармела качает головой, не отводя взгляда от монитора.

На красном фоне – сообщение из одного-единственного слова; черные буквы шрифта Arial заполняют почти все пространство:

КРОАТОАН

В кафе напротив легко и экономично сочетают азиатскую кухню с самыми испанскими напитками, закусками и картофельной тортильей. В этот час здесь почти никого, так что никто не тревожит Энрике с Кармелой, занявших один из типовых столиков в длинном ряду. Кармела заказала салат из авокадо и креветки в соевом соусе, Энрике – телячье жаркое.

Плоский телевизор в углу передает международные новости: успешный запуск нового корабля с экипажем для орбитальной космической станции, которая уже года два как стала совместной – американо-европейской; эпидемия на севере Индии. В качестве мирного контраста к лавине картинок на экране возле входа помещен красивый аквариум с шелковистыми рыбками, придающий заведению восточный колорит.

– Прости, что заставил тебя приехать из-за ерунды, – говорит Энрике, кроша над тарелкой кусок хлеба. – За это, дорогая, я должен был пригласить тебя как минимум на обед.

Кармела улыбается в ответ. Энрике, как и всегда, выглядит элегантно и подтянуто. Волосы зачесаны назад (никакого бриолина!), в усах чуть больше седины, чем на голове, изящные очки интеллектуала, рубашка в мелкую полоску, статусный галстук.

– Нет, совсем не должен, но все равно спасибо.

– Я надеялся, ты поймешь, что это может значить.

– Вообще не понимаю. Не помню, чтобы он когда-нибудь произносил это слово. И кажется, я не встречала его ни в одной из его книг. Определенно, это не испанское слово.

– Точно, не испанское, – соглашается Рекена. Директор голоден и говорит в паузах, когда не жует. Кармела не видела его недели две и подмечает, что вид у Энрике утомленный. – Я нагуглил этот термин, но он окутан завесой тайны. – Рекена саркастически поднимает брови. – Нечто вроде «Секретных материалов». Это слово было вырезано на дереве рядом с покинутой английской колонией, одним из первых европейских поселений в Северной Америке. Загадочное исчезновение целого поселка…

– Кажется, я о чем-то подобном читала, – вспоминает Кармела. – Люди пропали за одну ночь, оставив еду на столах и дымящиеся печи… Правильно?

– Вообще-то, история успела обрасти мифами, но в целом все так и обстояло.

– И никаких следов?

– Нет. Неизвестно, что с ними произошло.

За столиком наступает тишина. За темным окном по тротуару проходят люди, огибая металлическое ограждение ремонтных работ. Тень от лица Кармелы, жующей авокадо, падает на стекло.

– Не знаю, почему я решил тебя побеспокоить, – говорит Энрике. – В последние годы жизни у Манделя какой-то винтик из головы вылетел. А лучше сказать, пара винтиков.

– Ты правильно поступил.

– По правде говоря, в тот момент мы все обалдели. Открываем почту – и у всех одно и то же сообщение. И тогда я подумал… Ты же была его любимицей…

– Ну что ты, брось…

– Он тебя высоко ценил.

– Я училась у него на кафедре, потом под его руководством писала магистерскую. Вот и все.

– Ты помогала ему разбирать его материалы…

Кармела резко вскидывает голову:

– Да разве я виновата, что не понимаю, на что Мандель хотел намекнуть этим словом?!

– Нет. – Энрике отрывается от еды. У него растерянный вид. – Нет, ни в коем случае…

– Прости. Я сама не знаю, что говорю.

– Это ты меня прости. Я только хотел извиниться, что вызвал тебя из-за такого пустяка. Точнее, оправдаться. Моя мать говорит, что я очень прилипчивый.

– Да нет, это я тебе нагрубила. А в Лондоне-то серьезная заваруха начинается…

После этого замечания Энрике смотрит на экран, где камера, медленно отползая, снимает людскую лавину, теснящую ряды полицейских. У людей нет транспарантов, они не кричат – просто надвигаются. Люди похожи на стену из ног и неразличимых лиц. План сменяется: теперь съемки ведутся с вертолета. Головы, тела, толпа среди деревьев. «Лондонские манифестанты занимают оборону в Гайд-парке», – сообщают субтитры. И снова уличные съемки: «Манифестация превращается в молчаливый марш». В углу экрана видны статуи ораторов прошлого, похожие на куклы. Половодье. Человеческий муравейник. «Протест против заседания Международного валютного фонда может привести к массовым беспорядкам, по мнению…»