Страница 9 из 27
Дамэ пожал плечами.
– Пошли ей весь, ответит, будем знать.
Будем знать… А может быть лучше, чтобы Рыба была рядом с Нисюрлилем, чтобы… мне казалось, так сохранится хоть какая-то связь между нами, потому что теперь я понимала, что я предала его, он тот, кого я ввела в наш круг, я отвечаю за него и я от него отказалась… Не выдержав, я заплакала, что бы ни говорил Дамэ, а я виновата, как страшно совершать ошибку за ошибкой, всё время поворачивать не туда, открывать не ту дверь, неужели я всегда была такой?.. Голос Сатаны, холодом качаясь во мне, как язык в колоколе, гудел: «Я всё ближе, всё ближе!»…
Мы проснулись почти одновременно с Эриком, не знаю, как он, но я проснулся от голода. Открыв глаза, я долго смотрел вверх, где в отверстии для дыма было видно ясное и очень светлое небо. Ещё утро, до полудня не менее двух, а может и трёх часов. Я приподнялся, оглядываясь. Эрик тихо спал в двух шагах от меня, лёжа на толстом ковре из шкур, и укрыт таким же покрывалом. Я поднялся, надо отлить…
Я вышел на волю, интересно, Аяя вернулась или нет? Аяя… неужели… Господи, неужели, я, наконец, увижу её? И не при муже, а снова здесь, на нашей общей родине, на нашем Байкале, где, мне кажется, и силы у меня как нигде и мысли ясны, и сердце бьётся полнее.
Но вначале не без удивления я увидел Викола, а после Дамэ, он кивнул мне.
– Аяя вернулась? – спросил я.
Он долго смотрел на меня, только потом кивнул, но хмурясь при этом и сказал:
– Не теперь, Арий. Она сама выйдет к вам, когда захочет вас увидеть, – Дамэ говорил как-то необычно строго. Но я не стал спорить.
Мы дождались только на другой день, а в течение этого дня мы наблюдали её только издали.
– Мы летели сюда несколько месяцев, а она не хочет с нами говорить, – сказал Эрик, как и я вынужденный смотреть на неё с расстояния двухсот шагов, в то время как местные жители начали строить нам по дому.
– Говорить… Она даже не смотрит в нашу сторону, – сказал я, покачав головой и размышляя, она не знает, что мы здесь или знает, но не хочет видеть.
– Похоже… что-то случилось? – Эрик посмотрел на меня.
Мы узнали, о том, что было в Москве в течение тех месяцев, пока мы добирались сюда, с Ваном и Вералгой, значительно позднее, только когда вернулась Рыба.
Но с нами Аяя поговорила, собрала всех нас, теперешних жителей Байкала, а надо сказать, здесь дышалось свободно как нигде на Земле, то ли потому что здесь мы были дома, то ли потому что люди, что жили бок о бок с нами, принимали нас так, как мы привыкли со времен первой молодости. И вот мы, четверо мужчин и одна женщина, собрались у костра в один из тихих зимних вечеров, когда не вьюжило, сиверко не завывал в лесной чаще, и вся природа будто притихла, а солнце уже село в густо-синие косматые тучи. Должно в ночь запуржит, не зря так всё стихло, кажется, даже потеплело.
Аяя заговорила, не глядя нам в лица, она смотрела перед собой, в огонь и говорила, словно ей хотелось поскорее всё сказать и уйти в свой белый дом, почти не видный на фоне такого же беловатого неба.
– Я рада, Ар, и ты, Эрик, что вы здесь с нами, на Байкале, потому что лучше, чем на родине нигде не может быть. Оставайтесь здесь, сколько вам захочется, или сколько нам позволит судьба. Будем жить все вместе, по тем законам, что мы приняли некогда.
– Чьей женой теперь ты себя считаешь? – спросил Эрик, неожиданно и не к месту, рискуя всё испортить. Как есть балбес…
Аяя посмотрела на него, но не ответила сразу, приподняла брови, вздыхая, и после снова уставилась на огонь. Погодив недолго, проговорила:
– Не будет больше ни мужей, ни жён. Вы можете брать себе жён из здешних, хотите, привозите издали, чем больше детей народится, тем лучше. Я буду вам сестрой отныне, всем вам, как и должно было с самого начала, ибо негоже предвечным соединяться с предвечными, это порождает вражду и споры. Неспособны мы в нашей нескончаемой жизни, как положено смертным, пары свои чтить и сохранять… Не хватает нам сердец на столько времени.
– Хватает, – сказал я, не выдержав безысходной тоски в её голосе и несправедливого приговора, что она теперь пыталась вынести всем нам.
Но она будто и не заметила, даже глаз не повернула в мою сторону, бровьми не повела. Эрику ответила, меня не удостоила. Так и не простила, не простила мне злого моего безумия и ревнивой одержимости. Думалось мне иначе, когда я в Москве к ней летал. Но она была со мной милой и приветливой только потому, что была тяжела, счастлива этим, и не думала ни о чём больше. Теперь же… теперь, когда она столько потеряла, то есть, у неё было отнято, чего я хочу?..
– Незачем говорить теперь о сердцах… Никому ныне сердец тревожить не станем. Ни браков, ни споров, довольно… Довольно, – она посмотрела на нас, обведя взглядом поверх голов, бледна, как тень, на лице только глаза одни, да брови, ни цвета более, ни жизни, бледна, как не была и на одре в Кемете… – Довольно… Не след нам враждовать между собой, мир становится все теснее, и все меньше мест вроде этого, где мы можем быть самими собой.
– Я не согласен, – сказал Эрик.
– Никто не просит согласия, – холодно ответила Аяя, не взглянув более на него и ни на кого из нас. – Не захочешь жить в нашем лагере – Байкал велик, людей маловато, но нам, предвечным и без них ладно…
– Не слишком радушна ты к гостям.
– А ты не гость здесь, Эр, ты дома, – сказала Аяя, поднимаясь. – Дамэ прошу ночевать в моём доме, чтобы никому не закрались вредные мысли пробраться.
– Моих вредных мыслей ты не боишься? – усмехнулся Дамэ.
– Нет, у тебя их не будет, – невозмутимо сказала Аяя, вставая.
Что ж… это лучше, чем, когда мы нашли её беременной женой Вана, сияющей и счастливой, как в крепости в том счастии. Теперь вся крепость разрушена, развеяна по ветру… Нет ни счастья, ни уверенности, бездна разверзлась ныне под её ногами… И какая удача, что в том не моя вина, ныне нет моей вины ни в чём… Ничего, хорошо уже то, что мы вместе, теперь выдюжим…
Глава 4. Скольжение в веках
Годы потекли так медленно, как не могло быть, как никогда прежде не было, даже в моём голодном детстве, когда с рассвета до заката и с заката до рассвета, казалось не дожить в холоде да голоде, под дырявой крышей, али вовсе под открытым неласковым небом, под снегом и дождём. Теперь же… О-о-о… теперь каждый день, растянулся на сто лет. Что говорить о годах, и тем паче столетиях.
Мои предвидения сбылись совершенно, наш с Аяей сын стал тем, кем должен был, и первым поднял Русь на татар. Больше моя родина никогда не склоняла выю. Внутри неё происходило много всякого, но никто извне уже не мог покорить её, будто память о той победе навсегда вошла в кровь народа, и всем последующим поколениям уже никак нельзя было отступить после того, как Дмитрий, прозванный Донским, поднял Русь на дыбы против врага. Так что наши с Аяей жертвы оплатились сполна, и даже более чем я мог предполагать, навеки войдя в русскую кровь и плоть…
Я отпустил Рыбу к Аяе, сам попросил Орсега отнести её на Байкал, когда оказалось, что дом, куда она переместила нас вообще не в Москве, а в Пскове. Здесь мне ничто не угрожало, Вералга, что являлась сюда до меня, изображая ожидающую мужа, молодую женщину, и вот я, муж тот самый, и объявился. Пусть не слышала и не видела чадь, Вералга и для них придумала объяснение: я приехал на рассвете, весь дом спал, услыхала только она, «сердце тукнуло, разбудило!», все поверили.
Рыбе я сказал на прощание, чтобы присылала мне веси сама.
– Как же ты, Васенька… што же… А как же… Не сладили, стало быть, с Аяей? Упёрлась, да? Ох… – она грустно покачала головой. – Ну она, конешно… вишь, какова… ай-яй-яй… а ты бы сам. Ты бы не ломался сам-то, сам бы и…
– Нету мне хода к ней, перекрыт я…
– Ты-то? Ты всесильный, а она уж не прячется боле, это точно. Ну пообижалась поначалу-то, ты тож понять должон, делов-то натворил, немыслимо… Но простила ить, сама явилась, что ж…