Страница 26 из 242
Хотя, стоп. А не нужен ли моему собеседнику-«триумфатору» специальный, зудящий за плечом «о смертности и тщете» нудень? Учитывая явно немалые познания в психологии Мира Полисов, крайне ограниченно мне известные — вполне вероятный вариант. Несколько детский, наверное. А может и нет. Впрочем, подобный вариант гадостей мне не сулит, а значит учитывать и рассчитывать на него мы не будем.
Так, пустое мыслеблудие у меня выходит. Опасности видны, обходимы: в нужный момент колючки тернистые свои втянуть, да и оставить злонравного Добронрава с носом. Ежели он, конечно, вынашивает планы таковые.
Отказываться от такого предложения я точно не буду. Но и бросаться сломя голову в кутёж «посольских дел» поостерегусь, а сделаю ка я вот что:
— Безусловно, Добродум Аполлонович, глупо было бы для меня ваше щедрое предложение не принять, — аж засветился я. — Однако, благодетелю моему, в вашем лице, — не смог я тернисто не «уточнить». — Надлежит знать, что планы мои на жизнь будущую, более связаны с получением гражданства, Академией и научной стезёй, — выдал я, с некоторым облегчением ожидая, что меня с моими " хитровывернутыми " запросами пошлют в дали дальние.
— Сие столь очевидно, что уточнения не требовало, Ормонд Володимирович, — растоптал ростки надежды леший. — Собрал я, безусловно, сведенья о вас. Хоть вы и заняты преизрядно занятиями эфирными были, но от наставников гимназиума склонности и устремления ваши не скрылись. Так что опосля срока испытательного, надлежит вам под моим началом отслужить два года. И, по истечение срока, коли пожелаете, то поспособствую вашему зачислению в Академию Полиса, — выдал этот тип. — А ежели поймёте, зачем потребны вы мне, так и словечко замолвлю, перед академиками немалыми.
— Непотизм? — ощетинился я. — И вы вот так, готовы «словечко замолвить»?
— Непотизм, можно и так сказать, — ухмыльнулся Добродум. — Однакож, ежели подумать изволите, поймёте, что не сказал я вам, что непременно замолвлю. А лишь в том разе, ежели по службе рвение должное и разумение проявите, как и ум изрядный. А в таком разе, отчего ж не сократить толковому учёному путь становления? Сие лишь на благо Полису пойдёт.
И ведь не поспоришь с хмырём сладкоречивым, вынужденно признал я, вгрызаясь в ловко выхваченную из под добродумовской вилки колбаску (ну а что, раз уж попался на наживку, надо насладиться вкусом). Как выяснилось, справки о моём «недомогании» сей злонравный политик уже навёл, более того, составил «занятий курс» с учётом моих пыток лечебных. А в финале трапезы произошёл такой разговор:
— Судя по сбруе вашей, Ормонд Володимирович, диплициклом пользуетесь? — осведомился Добродум, на что я кивнул. — Что ж, в таком разе предлагать вам житие в инсуле служебной не буду: у батюшки вашего всё едино лучше.
— А вы предложите, — ответствовал я, — А я не откажусь, — последовала угроза объективной реальностью.
— Даже так? — приподнял бровь Добродум, любуясь моим веским кивком. — Хорошо, как пожелаете. Завтра девять пополудни явитесь в делопроизводство Управы, запрос будет, вас оформят, а после Младен наставлять вас будет. Сопровождающий ваш. — уточнил Добродум на вопросительный взгляд. — Он же инсулу продемонстрирует и с оформлением поспособствует.
В общем, покидал я Управу в чувствах сметённых и мыслях сложных. Вроде и хорошо всё, да уж больно на подставу злокозненную смахивает. Так что аккуратным надо быть до крайности, а буде подтвердятся опасения, так слать Добродума маршрутом непрельстивым, да и идти в яроводы.
Что я, по приезду в дом, Володимиру и озвучил, в приватной беседе: отец, проявив похвальную заботу, дела окончил ранее обычного, слушал меня внимательно, да и спрашивал пристрастно.
— Мыслю я, что опасения твои чрезмерны, — наконец озвучил он. — Хотя, откровенно скажу сын, многажды мне доводилось жалеть, что неосторожен был, а вот о том, что осторожен чрезмерно был — ни разу не пожалел. Так что разумен подход твой, как бы не по разумнее отца твоего, в годы твои, — уточнил он. — Засим, прими дар на обзаведенье, — протянул он мне новенькое портмоне кожи крокодилы.
— Благодарствую, — искренне поблагодарил я, прибирая дар.
— И навещай дом отчий, — не преминул напомнить он. — А буде опасения твои не беспочвенны будут, то кров, стол, да и дело тебе в семье найдётся, — слегка улыбнулся он.
Вот прям блудным сыном бы себя ощущал, сваливающим из дома отчего по прихоти, ежели бы не одно «но»: информацию о своей жизни и делах я рассказывал не по доброй воле, а в силу «должности благодетелю». Так-то всё верно и правильно, но мне подобная опека претит, хоть родные оказались (точнее исправились, будем с собой честны), благожелательны и расположены.
Так что сердечно поблагодарив, направился я в свою комнату, «готовится к отъезду». И, как ещё один штришок именно «исправления», а никак не «недопонимания» родичей, оказалось то, что кроме гардероба, да десятка книг с набором канцелярским, имущества я и не имел.
За ужином, на котором всплакнувшая Авдотья расстаралась на близкий к праздничному пиру перекус, родичи здравницы в мою честь по поднимали, благ всяческих нажелали. Как и мне, к слову, пришлось ответно здравия желать, да процветания всяческого. Не то дурно, что желать, а то что к алкоголю я был непривычен, так что спать направлялся с головой шумящей и в изрядном подпитии.
Что на процедурах в лечильне сказалось самым неблагоприятным образом: садисты, медиками именуемые, никакого снисхождения к персоне моей похмельной не проявили, да ещё злорадствовали. Я же познал новые оттенки слова «боль», к чему отнюдь не стремился.