Зло, 100%

– У бугра для тебя новая работа…

– По правде говоря, у него новая головная боль.

– Можешь окрестить её головной болью, но бугор зовёт её работой.

– Он не один такой, с работами. Меня уже наняли. Когда освобожусь, то послушаю.

– Бугор ждать не станет, головорез! Он другого наймёт.

– Вот и чудненько. Ни у одного из нас нет головной боли.

– Но бугор хочет, чтобы ты, головорез, сделал его работу!

– Это его головная боль.

– Ой, головорез, не выпендривайся! Босс заплатит сполна.

– Так в чём заморочка?

– Кое-какие головорезы вкатились на квартал и сделали шуму.

Это было всё, что Сарефу было нужно. Он встал как вкопанный и повернулся кругом, преграждая дорогу бесполезному подонку. Он выдержал паузу, взвешивая каждое слово: «Бугру ничего сейчас не светит. Я временно занят. Он может обо мне забыть. Пойдёшь за мной, обезьяна, получишь в торец».

За этим он ступил через дверь, возле которой стоял, и запер её с другой стороны. Подручный авторитета дохромал до двери и шлёпнул ладонями по стеклу в нём, но это было бесполезно. Сареф стоял на лестничной клетке. Она когда-то была лифтовой шахтой, пока лифты ещё ходили, но с тех пор кабели были обрезаны и переплавлены, а к стенам приварены лестницы. Длинная прогулка вниз ожидала Сарефа. Он поспешил туда, больше это не откладывая. Его шаги по стальным ступенькам загремели в шахте, но в ней больше не было никого, кто бы мог их услышать. Он многократно поднимался и спускался по этим ступенькам, пока работал на многих работах, но его голова всегда начинала кружиться после десяти этажей или около того. Этот раз ничем не отличался. Он знал это и остановился до того, как это случилось бы.

Наконец, ниже уровня земли, в подвальном этаже, где находились входные тоннели, Сареф встретился лицом к лицу с патрулём из двух стражников. Он знал их с тех далёких дней, когда сам служил в страже. Они тоже его знали.

– Направляешься наружу, Сареф? – спросил один из них.

– Не то слово, Мако́рн. Наружу и на природу, – ответил Сареф.

– Вот это весь Сареф: излучает оптимизм! – усмехнулся Макорн.

– Он знает, что делает, – спокойно ответил своему развесёлому партнёру другой стражник, Де́йкаст.

– Ну ладно, проходи, мы тебя не собираемся задерживать, – опять усмехнулся Макорн. – Просто обещай, что поставишь нам выпить, когда вернёшься. Лады?

Он сам отпер бронированную дверь и махнул Сарефу проходить. Тот ступил за дверь, и она сразу же закрылась за ним, со стуком и скрежетом. Теперь Сареф был за Городом. Ему оставалось лишь выйти из тоннеля и пересечь узкую полосу земли, усыпанную бетонным мусором, оставшимся от разрушения зданий, которые существовали до Города. Его шаги проскрипели по мусору за те несколько минут, которые у него заняло пересечь руины, а затем они притихли на зелёной траве, прежде чем стать беззвучными на ковре из мха, покрытого опавшими сосновыми иглами. Он ни разу не обернулся, чтобы взглянуть бетонные стены Города, поросшие мхом, потрескавшиеся и не раз отремонтированные. Город его нисколечко не волновал.

Воздух пах жизнью, и Сареф вдохнул его полной грудью. Он, как и двое стражей, которые выпустили его из Города несколькими минутами раньше, были Прямыми. В отличие от погнутых новых поколений, рождённых после войны, Прямые были старше. Некоторые были настолько старыми, что помнили времена, когда в Городе не было нужды. Тогда люди жили повсюду. Города тогда были другими. Они простирались далеко под настоящим небом, застроенные домами и многоэтажками. Но во время войны были применены химическое и биологическое оружие, и многие заболели. Большинство умерло, но некоторые выжили.

Когда война закончилась, родилось новое поколение. Оно было погнутое, его кровь была жидкая, а солнечный свет жёг его кожу и глаза. Тогда Прямые построили Город, где машины повышали содержание кислорода в воздухе, а специальные светильники давали слабый свет круглосуточно. Сареф был одним из тех, кто пережили войну и избежали воздействия и химии и микробов. Поначалу он работал на строительстве Города. Потом он работал над поддержанием в нём безопасности. Потом его всё это достало, и он уволился. Души таких людей, как Макорн и Дэйкаст, окаменели, и они остались на посту, но у него она не была такой онемевшей, или он, по крайней мере, так сказал себе, и никогда больше не поднимал этой темы.

Тяжёлый рюкзак за спиной Сарефа был полон вещей, которые он сам создал, изготовил, нашёл, а иногда купил. Это были еда, первая помощь, патроны, оружие, ловушки и навигационные приборы. Но у него также был маленький альбом фотографий. Это были настоящие фотографии, распечатанные на пластиковых страницах профессиональным печатником. Никто уже давно так не делал, но у Сарефа была любовь к настоящим вещам. Оказавшись в нескольких километрах за пределами Города, он нашёл место, где никто не смог бы к нему незаметно подкрасться, и присел отдохнуть.

Наушники в его шлеме усиливали слабые звуки вокруг него. Он слышал пение птиц, стук дятлов и жужжание насекомых. Отдохнув десять-пятнадцать минут, он сунул руку в карман в рюкзаке и достал альбом. Он был размером десять на пятнадцать сантиметров и полтора сантиметра толщиной. Сареф открыл его, пролистал страницы, и снова убрал. Потом он достал навигационный планшет и поразмыслил, куда идти. Он знал нескольких поселенцев в округе и решил посетить их и посмотреть, всё ли ещё они там жили, или их погубили мародёры. Он взглянул на карту. Одна пометка находилась меньше чем в тридцати километрах, в долине, которая была хорошо защищена от холодных ветров зимой и подставлена тёплому солнечному свету весной, летом и осенью. Он знал самый быстрый путь туда и направился в сторону старой дороги, которая раньше вела наружу из довоенного города.

Сверх тридцати лет после войны деревья ни на секунду не останавливали свою разрушительную работу над всем, сделанным руками человека. Дорога не была исключением. Корни деревьев вросли под её покрытие и взломали его. Ветер принёс семена трав, и они проросли в каждой трещине, раскалывая и расталкивая обломки ещё дальше. Деревья и трава работали рука об руку, пока деревья не выросли выше, не убили траву и не поглотили её останки.

– Деревья всегда побеждают, – думал Сареф. – Они медленно, но верно убивают всё на своём пути, если оно не убьёт их первым. Мы – лишь мотыльки для деревьев. Мы порхаем и отмираем, а они стоят и не обращают на нас никакого внимания. Упорно, они доверяют свои семена ветру, земле и воде и никогда не останавливаются, пока не умрут. В конце концов, не останется никого из нас, и лишь деревья будут стоять. Потом они поглотят каждый грамм питательных веществ, доступных им, и умрут. И лишь ветер, вода, песок и скалы останутся на планете. Жизнь останется лишь в океане. Таким путём, как идут дела, этот момент уже не так далеко. Слишком много деревьев против нас.

Он говорил сам с собой, пока шёл. Он был не в духе последнее время. Ему не нравилось, как обстояли дела в Городе, но возможности изменить это у него не было. Один, как бы силён он ни был, не может бросить вызов всему миру.

– Человеческой природе свойственно уставать и сдаваться, – думал он. – Остальной мир не человек. Сами они по отдельности люди, но только не толпа. Толпа – это машина с человеческим разумом. Она никогда не спит. Она никогда не устаёт. Она никогда не отдыхает. Она всегда работает против одного. Люди, жившие до Города, до войны, не понимали этого, или некоторые понимали, но молчали об этом, чтобы достигать собственных целей.

Затем он как бы проснулся и заворчал на самого себя, напоминая себе не погружаться глубоко в мысли, раз он был в дикой местности, где рыскали банды мародёров. Он мог бросить вызов любой такой банде и расправиться с ними, не напрягаясь, но это бы значило, что ему пришлось бы вернуться в Город за припасами. Этого ему не хотелось. Заглушив свои мысли, он направился вперёд, через довоенные пригороды, от которых ныне оставались лишь ряды квадратных ям в земле, заполненных водой. Он помнил леса своей юности, по которым можно было ходить по прямой, если на пути не встречались скала или овраг. Здесь же нужно было держаться между рядами ям и следить, чтобы не провалится в них или в трещины в руинах. Он знавал тех, кто сломали себе ноги таким образом и погибли или были захвачены в рабство мародёрами. Он выручал кое-кого из них, но всегда слишком поздно. Покалеченные, подвергнутые пыткам, изнасилованные, почти все сходили с ума и никогда не поправились.