Зло, 100%

– Почти никому не приходилось охотиться, чтобы обзавестись одеждой. Ткани, вроде тех, которые на мне, но тоньше, делали из растений или из горючего для машин, в самых разных цветах и переплетениях. А потом фабрики, полные людей, шили из них разную одежду на скоростных швейных машинах. Немногие ценили это, однако, и большинство ходило в простой чёрной или серой одежде, которую я терпеть не мог.

– Ну и ну! – ахнула Тоди. – Не может быть!

– Энергия, которая поступала по проводам, была очень грубой. В этом случае она вращала моторы, нагревала всё, что нужно и предоставляла свет. Но она может быть и очень тонкой и точной. Такая энергия использовалась для других нужд, которые я потом покажу тебе, когда мы устроимся. Даже сейчас, когда мы путешествуем, она служит нам. Там впереди кругами летает механическая и электрическая птица. Она видит всё, что движется, и показывает это мне, внутри прозрачного забрала моего шлема. Мои ловушки, которые я расставляю каждую ночь, делают то же самое. Всё это возможно благодаря очень тонкой энергии, которая работает внутри них. Очень умные люди изобрели все эти вещи задолго до войны. Прямые в Городе лишь поддерживают всё на уровне, которого достигли до того, как разразилась война.

– Куда исчезли все эти приятные вещи? – ввернула вопрос Тоди.

– Мародёры забрали большинство. Они собирали каждый кусок металла, каждую электронную плату и каждый кусок пластика, несколько лет после войны. Большая часть всего этого оказалась в Городе и была использована для построения его инфраструктуры.

– Ты… ты думаешь, мы когда-нибудь сможем вернуться к довоенной жизни? – спросила она.

– Может быть, и сможем. Вероятно, ты сможешь, но для меня, скорее всего, слишком поздно. Сомневаюсь, что я смогу.

– Как смогли выжить люди, такие как мои мама и папа? – поинтересовалась Тоди.

– Выжили те, кто жили вдали от городов, и те, кого болезнь не смогла заразить. Те, кто спрятались от мародёров, выжили. У меня были запасы консервов в рыбацком лагере, и я ел рыбу, которую ловил. До войны существовало ограничение на то, сколько разрешалось поймать и оставить себе. После войны некому было за этим следить. Я ел рыбу и консервы несколько недель. Мне повезло, что это была поздняя весна. Главным затруднением было то, что у меня заканчивалась жидкость для зажигалок. Мне пришлось изобрести способ держать угли горячими круглосуточно, чтобы разжигать огонь.

– Рано или поздно, мне пришлось вернуться к цивилизации. Я ждал так долго, как только смог. Осенью, когда рыба перестала клевать, и тепла от печки в лагере перестало хватать для согрева, я отправился назад. Заправки больше не работали, и по пути мне пришлось отсасывать бензин из машин, которые больше никому не были нужны. То, что я увидел, навсегда изменило меня. Город и его пригороды опустели. На улицах лежали скелеты там, где люди упали. Никто не подбирал их, потому что никого не было. Дикие животные бродили по дорогам. Со временем я нашёл других выживших и присоединился к ним. Многие из них были больны от поражения ядами и болезнью. Их кожа и глаза горели от солнечного света. Больше и больше выживших стекались к городу в поисках товаров и безопасности. Нам пришлось расставить заграждения вокруг окраин, чтобы останавливать их до того, как они отравятся или заразятся. Постепенно нас стало достаточно, чтобы начать строить новый Город. С тех пор он растёт, но всё медленнее и медленнее.

– Если ты построил город, значит, ты хорошо его знаешь, – пробормотала Тоди.

– К чему это ты?

– Ты, должно быть, влиятельный человек там. Почему ты сейчас здесь?

Это было уже слишком, для ребёнка. Сареф замолчал, раздумывая над ответом.

– Ты права. Я обладаю влиянием в определённых кругах. Но иногда мне нужно исчезнуть из вида, чтобы меня забыли их члены, и я избежал беды. Когда последний раз начала надвигаться беда, пару недель назад, я выбрался в лес, чтобы насладиться коротким отпуском. Вместо этого цепь событий привела меня к тебе, и теперь мы вместе вовлечены во всё это.

– А я рада, что так получилось. Мои родители мертвы, и я должна бы их оплакивать, но они плохо ко мне относились. Мама упоминала, что они не хотели меня, что вместо меня они хотели сыновей, но с тех пор, как я родилась, они не могли больше иметь детей. Обычно она шлёпала меня, когда так говорила. Отец тоже был груб со мной. Я честно хотела любить их, но они встречали это безразлично или сердито. Я рада, что не дома. Сареф?

– Что, Тоди?

– Ты будешь любить меня?

– Любовь нельзя обещать или гарантировать. Я забочусь о тебе сейчас, и буду продолжать заботиться столько, сколько понадобится. Давай надеяться, что это когда-нибудь превратится в любовь. Честно?

– Да, – вздохнула Тоди. – Я люблю тебя, Сареф, хотя и побаиваюсь.

– Меня радует, что ты так чувствуешь. Приятно, когда тебя любят. И это хорошо, что ты боишься меня. Надеюсь, это заставит тебя хорошо себя вести. Заставит?

– Я буду вести себя хорошо, обещаю.

– И тебе следует, потому что нас ожидают очень сложные несколько лет. Если ты не будешь вести себя, как следует; если ты не будешь подчиняться моим приказам, которые я редко отдаю, но уж если отдал, то он безусловно должен быть выполнен; то или ты, или я, или мы оба можем оказаться в такой большой беде, из которой я буду бессилен нас спасти. Ты хорошо это понимаешь?

– Понимаю, – надула губы Тоди.

– Я повторю это лишь раз. Если я что-то говорю, ты должна слушать и обращать внимание на значение каждого слова, потому что если я говорю, значит, дело важное. Каждое слово важно, во всём, что ты от меня услышишь. Если ты хочешь выжить и прожить хорошую, счастливую жизнь, то ты должна обращать особое внимание на всё, что я говорю и делаю. Если ты чего-то не понимаешь или не знаешь, никогда не стесняйся признаться в этом и попросить разъяснений. Иначе мы можем погибнуть, покалечиться, или оказаться в рабстве и под пытками. Это будет наш договор, который нельзя нарушать никогда.

– Поняла, – вздохнула Тоди.

Некоторое время они тянули тележки в молчании. Потом у Тоди возникли ещё вопросы.

– Почему, когда приходили мародёры, они лишь иногда угрожали побить нас, а иногда забрать нас в рабство, но лишь иногда били отца или маму?

– Они забирают урожай поселенцев. Те им нужны, чтобы продолжали делать то, что делают. Они берут в рабство только тех, кто не необходим им для работы на земле. Они так делают, потому что не могут работать сами, и по правде говоря, они не могут, потому что они калеки. Я должен бы ненавидеть их, но не могу. Я угрожаю им, сражаюсь с ними иногда, и даже убиваю их, но делаю я это безо всякой ненависти. Война покалечила их на многие поколения, и ненавидеть их за это было бы жестоко и бесполезно. Ты никогда не должна ненавидеть никого. Ненависть – это бесполезное и пустое чувство. Она лишь мучит и отупляет разум того, кто ненавидит.

– Я это запомню!

– Если ты собираешься запомнить первые уроки от меня, то также запомни, что ты не должна никогда ничего бояться. Страх настолько же бесполезный и пустой. Если ты сильна, умна и в выгодном положении, то тебе нечего бояться. Если ты слаба, глупа и в проигрыше, то страх тебе не поможет. Страх парализует волю и разрушает тело. Те, кто живут в страхе, живут очень плохо.

– Хотела бы я сказать, что поняла, но страх приходит так естественно, что трудно обещать не бояться. Когда приходили мародёры, они выглядели и вели себя так страшно, что я боялась их. Я и сейчас их боюсь.

– Эти чувства совершенно естественны, но естественные чувства не лучшие помощники. Некоторые из них ценные, и они действуют как наши ангелы-хранители. Другие чувства являются лишь тяжёлой ношей. Чувство страха относится к последним.

– Я запомню это! Но ты же только что говорил, что это хорошо, что я боюсь тебя.

– Это было точно так, когда я это сказал. Вот почему через минуту я заговорил с тобой о природе страха.

Тоди рассмеялась во второй раз с тех пор, когда они познакомились. Это было хорошим признаком. Снова некоторое время они шли в молчании, и Сареф погрузился в свои мысли.