Страница 9 из 10
И вот именно с этого времени у семьи начинаются все мытарства, трудности и издевательства. Идет Вторая мировая война, для нас Великая Отечественная. Звали сыновей врага народа: Геннадий, Владимир и Юрий, все трое Иванычи.
Перво-наперво семье не давали несчастные 6 соток земли на горном отводе шахты для посадки картофеля. И это на фоне того, что у СССР территория 1/6 земного шара – 22 млн км2. Ходатайствуя, мать обращалась к большому городскому начальнику, который ее спросил: «У вас есть бык, мне надо вспахать огород?» Какой мог быть бык у несчастной женщины, оставшейся с тремя детьми одна? Вот вам и коррупция, глашатаи коммунизма. Пока не давали земли под картофель, приходилось два года копать глиняную землю и сажать картофель. Урожая, разумеется, не было.
Можно выразить признательность шахтерам шахты «Маганак» за «при чём тут дети…» И землю нам дали.
Когда получили землю, для ускорения посадки картофеля мать наняла помогать копать землю голодную женщину, за еду. Едой была очищенная вареная картошка со сливочным маслом. Я всё это видел, как женщина жадно ела эту картошку с маслом, и тихо плакал. Мне было жалко всех в этой ситуации.
Вспоминаю, как в конце 2009 года в еженедельнике «АиФ» защитник сталинизма режиссёр Говорухин, отвечая на вопрос корреспондента, заявил, что при Сталине коррупции не было. Была!
Посёлок «Чёрная гора» был построен на равнинной местности до Второй мировой войны. Солнце грело его с утра и до вечера. Население его состояло из ссыльных русских, татар и украинцев. Эти ссыльные появились на этой земле после коллективизации сельского хозяйства в бывшей Российской империи.
Угольные пласты крутого падения в Прокопьевско-Киселёвском месторождении располагались с севера на юг. Они были разделены на горные отводы отдельным шахтам, на которых должны были работать жильцы г. Прокопьевска, других каких-либо видов деятельности не предусматривалось.
Административно-бытовые части всех шахт были огорожены сплошными заборами высотой до 2-3 метров. Жилища некоторых черногорцев, если можно было их так называть, представляли из себя котлованы, перекрытые в основном берёзовыми жердями, покрытыми дёрном с землёй и глиняными ступеньками в котлован. Внутри были различные ограждения и койки.
Семьи были, как правило, многодетными. Жёны не работали на производстве. Шахтёры со временем обзаводилась коровами, поросятами. Таким образом, все со временем оперялись. Хоть они и считались ссыльными кулаками, но были трудягами. У каждой семьи в огороде что-нибудь да было посажено и росло.
Упокоившихся стариков и ещё живых смертельно больных быстро увозили на кладбище, которое называлось «Буфером» и располагалось примерно в 5 км по прямой.
На шахту проходить можно было по спецпропускам через проходные, в которых стояли вооружённые винтовками охранники. По территории административно-хозяйственной части шахты ходили даже вооружённые охранники – женщины, которые иногда выходили наружу для ловли различных нарушителей. Начальники охраны были вооружены пистолетом. Примерно до конца Великой Отечественной войны (ВОВ) вооружены пистолетами были директора, парторги, комсорги.
На шахте «Манеиха» нормировщик поругался с директором Д.К Русиновым из-за норматива. Директор ударил того пистолетом по шее, нормировщик изловчился и ударил директора стулом по голове, который о его голову сломался. После чего на шахте шла трепотня, закончившаяся развалом семьи этого нормировщика, хотя у него была куча детей.
Пройти на шахту, например, в мойку, даже пацанам было невозможно. Хотя один случай со мной произошёл, запомнившийся на всю жизнь. Мы, два пацана, нашли в ограждении «дыру» – разъединение плах, пролезли и далее по склону горы на четвереньках сползли вниз до мойки. Но попались, кто-то следил. Привели нас к начальнику охраны, там ещё сидят четверо пойманных пацанов. Начальник охраны тряс пистолетом перед носом каждого из нас. Орал и был пьян. Через некоторое время появилась его жена с завёрнутым ребёнком на руках. Она, увидев, как муж куражится перед детьми, закричала на него, тогда-то и долетели до нас её слова: «Ты пьян».
Начальник охраны всех нас обшарил, искал спички, папиросы. Какие могут быть папиросы у нищих пацанов, курили мы тогда найденные бычки на дорогах да сухие листья подсолнуха.
Мы, четырёх-пятилетние сорванцы, однажды, бегая по улице, услышали, как в завалюшке Ивлевых начала причитать мать. Провожали на фронт старшего её сына:
– Ой, сыночек, последний раз тебя вижу!
Потом ещё несколько сот метров мы бежали за ними следом. Мать бросалась на шею сына, рыдала, затем её оттащили, а сын с мужиком пошли дальше на войну, так и погиб парень.
В первый класс принимали с восьми лет. Не имея ни карандаша, ни ручки, ни тетрадки, ни портфеля, ни даже восьми лет, я убежал учиться в школу с пацанами, которым уже исполнилось 8 лет. Моей матери кто-то сказал, что я ушёл получать знания, и она пришла забрать меня. Затем я всю зиму изучал с матерью азбуку и цифры, поскольку была большая тяга к знаниям. Так было трудно, что я многие годы об этом вспоминал. Далее, в 1945 году, я наконец-то пошёл в 1 класс. Помню как сейчас, что целую неделю зимой мы не учились, так как были морозы минус 51 градус.
Первые три класса учиться было очень тяжко. Не было даже чернил. Ходили на конный двор, выкапывали яму в конском навозе, собирали в посуду жижу, которая заменяла чернила. Одна вонь, да и только. Клянчили, где придётся, газеты, делали из них тетради и писали между строками.
Нужда допекала нашу семью настолько, что я с девяти до четырнадцати с половиной лет включительно работал каждое лето подпаском. Сначала на поселке «Высокий», затем два последних года с братом пасли одиноких коров на поселке «Чёрная гора».
Зарабатывал я по тем временам по двести рублей в месяц. Первые четыре лета работал подпаском стада коров. В стаде доходило до 66 голов. Пастух был осетином по национальности. Три года умудрялся обманывать власти, что в стаде шестьдесят голов, за остальные шесть голов деньги клал в карман. Государство контролировало даже количество коров на лугу.
Пастух был не простой, а бывший царский офицер, знавший четыре иностранных языка: английский, персидский, китайский и русский. Имел уже затухающую офицерскую выправку и возраст семьдесят пять лет. На родину уезжать почему-то боялся. Жил на поселке «Высокий» у одного и того же мужика каждое лето, в кладовой, на полке. Дразнили мы его «балкам», так как по-русски он не выговаривал слово «палка».
Жил я у бабушки Фени – матери моей мамы. Будила она меня всегда в пять часов утра. Пастух «балкам» почему-то выслуживался перед хозяевами коров. Чтобы разбудить так рано ребёнка, бабушке часто приходилось на меня выливать половину кружки холодной воды. Благо вода была вкусная, всю жизнь родниковая.
После ежемесячного получения по двести рублей баба Феня заматывала деньги в свой платок и привязывала мне его на пояс под рубашку, отправляя на «Чёрную гору» к матери. Я старался бежать всю дорогу, чтобы пацаны не отобрали, а это около 10 км.
Во время обеденного перерыва подпаски загоняли стадо коров на стойбище, огороженное берёзовыми жердями, чтобы пришедшие хозяйки могли подоить бурёнок. Ограждение стойбища было выполнено мужиками – хозяевами коров.
Сгорая от любопытства и сопереживания о родном отце, я дважды в разные обеденные перерывы поднимался на «Иваничеву гору» к маяку, от которого хорошо был виден лагерь зэков. Я смотрел и мысленно фантазировал об условиях отцовского лагеря, который находился в Комсомольске-на-Амуре. Поднимаясь и спускаясь с горы, я всё боялся попасться работникам НКВД, которые могут идти на тренировку по стрельбе в своём тире, находившемся в нескольких десятках метрах от нашего стойла, где мы часто слышали свист пуль над головами. Все наши пастбища были расположены на возвышенной местности, поросшей берёзовым лесом. В горе из-под скал вытекал родник, рядом со стойлом геологи пробурили скважину диаметром около 1 метра, из которой вытекала пенистая белая вода, которую мы черпали кружками и пили.