Клинч за жизнь

Бокс – это как любимая женщина. Она может быть неверной, она может озадачивать, она может быть жестокой. Это всё не имеет значение, если вы любите её. Тоже самое между мной и боксом. Он причинил мне сплошные неприятности, но я его люблю.

(c) Флойд Паттерсон

1

Утро началось с пинка в живот. Полицейский неохотно усадил меня в машину и отвёз в участок. Камера была такой же, как в Унгенах. Не хватало только Идальго. Да, теперь мне его действительно не хватало. Но он, наверное, ненавидит меня. Ну и пусть! Одно поражение не сломает его, а только раззадорит. Идальго станет великим, а я… я буду единственным, кто его одолел!

Когда мне разрешили позвонить, я набрал тренера. К вечеру он меня вытащил. Старик также заплатил за маршрутку в Унгены и, по приезду, отдал мне большую часть из ста евро. Небось, чувство вины замучило. На следующий день я наполнил холодильник едой, а вечером впервые напился. Вместе с тренером. Кто бы мог подумать, что алкоголь так сближает людей.

Моё первое утро после пьянки началось с телефонного звонка:

–Кто это? – спросил я.

–Леонид Сухенко. Отец Димы, с которым ты боксировал.

–Да… конечно, я вас помню.

Что ему нужно? Матч-реванш? Ну, тогда…

–Дима умер.

–Кто..? Как… умер?

Голос затих. Подождите… это точно Леонид? Может, кто-то с похожим голосом или…

–Он попал в аварию, когда ехал на мотоцикле. Как раз после боя. Потом сутки пролежал в реанимации и… умер.

Нет… Это невозможно… тут что-то…

–Завтра я приеду в Унгены. Надо похоронить его. Как он говорил: в лодке, с медалями… – голос задрожал, – поможешь?

–Да… конечно.

Лодка, медали… прямо как Идальго рассказывал. Вряд ли кто-нибудь кроме меня и Леонида знает об этом. Но тогда…

–Ещё кое-что. Скажи номер мобильного, чтоб созвониться завтра.

–А… так у меня его нет…

–Тогда будь дома часам к девяти. Я позвоню.

Леонид повесил трубку, а я слушал гудки и плакал. Мне не хотелось в это верить, однако все, кому бы я ни рассказывал (когда снова напился в «Кобыле»), очень легко принимали эту новость. Даже тренер. «Только не думай, что это твоя вина», – сказал он.

Не винить себя? А кого? Ведь именно я отправил его в нокаут. В грязный, предательский нокаут. Скорее всего, из-за повреждений мозга Идальго отключился прямо на дороге. Или он специально разбился, разочаровавшись в боксе. А я ещё хотел преподать ему урок. Да какой, на хер, урок? Чему я могу научить?

После бессонной ночи было принято важное решение. Утром я купил парацетамол. Оставшиеся деньги ушли на пару чёрных вещей из секонд-хенда. До вечера я ничего не ел. Только смотрел на пачку таблеток.

Вечером позвонил Леонид. Он уже был в городе и собирался заехать за мной. Я вышел и, увидев катафалк, сразу же сел вперёд. Правая рука инстинктивно потянулась к Леониду. «Не здороваемся мы», – ответил он и поехал. Конечно… у него сын умер, а я…

Позади нас была перегородка с окошком. Через него был виден Идальго, лежащий посреди сена в деревянной лодке. Он был одет в свою боксёрскую форму, с пламенными шортами и перчатками. На его худощавой груди красовались медали. Значит, мы действительно пустим его на воду и… да какого хера… это я должен лежать сзади. Это я должен был умереть!

–Он рассказал тебе? – начал Леонид. – Рассказал, как хочет быть похороненным?

–Д-да, – ответил я, сдерживая слёзы. – И… с-спасибо, что позвонили мне. У Димы наверняка целая куча друзей и родственников…

–Значит, он не всё тебе рассказал. Дима хотел, чтобы на его похоронах присутствовали только те, кому он проиграет… на профессиональном ринге. А насчёт родственников… так у нас никого-то и нет. Мать его умерла, когда Дима был совсем маленький. Я тогда ещё сидел, поэтому его отдали бабушке с дедушкой. А когда я пришел… он был таким слабым, таким незащищённым. И всё время сбегал на озеро. Я волновался за него, а он сидел там один.

Так вот оно что. Идальго не издевался, когда говорил: «Это же круто!». Он действительно завидовал, что у меня есть мать. Он действительно относился ко мне как к другу.

–Он винил меня в смерти матери, – продолжил Леонид. – И он был прав. Херовый из меня муж. Херовый отец.

Мне хотелось его переубедить, но всё, что я мог – это повернуться к окну и захлёбываться слезами.

Место у реки было действительно безлюдным. Леонид остановил катафалк и попросил помочь вытащить лодку. Тело гудело, но я только смаковал эту боль.

Мы оставили лодку у реки. Леонид закрыл глаза Идальго двумя медалями и пошел за керосином. Я смотрел на это исхудавшее лицо… на заострённый нос… на трупные пятна… на распущенные волосы и щетину… Теперь он не выглядел как миловидный юноша, а скорее, как павший воин.

Леонид не появлялся. Когда я подошел, он стоял за машиной и дрожащим голосом повторял: «Я не могу…». «У нас ещё есть время», – сказал я и тут же упрекнул себя в бездушности. Как я вообще могу с ним говорить? Как мне смотреть ему в глаза?

В итоге, мы сели на траву и поддались эмоциям. Вытирая слёзы, я спросил:

–Как это произошло?

–После боя Дима еле очнулся. Пришлось нести его в раздевалку. Я вышел, чтобы позвать врачей. Тогда меня встретил этот мудак Цыганчик и начал что-то предъявлять. Я, конечно, поставил его на место, но, когда я вернулся в раздевалку, Димы уже не было. Он переоделся и уехал на этом грёбаном мотоцикле. Я молился, чтобы он остался цел, но… когда я увидел его, Дима лежал в больнице с переломом основания черепа. Мой сын жил на аппаратах, а я стоял перед ним и ничего не мог сделать. И так всегда… когда его мать умерла… когда его били в школе… когда он сбежал из дома… Не зря он так тщательно свои похороны продумал. С таким жалким отцом… он, наверное, чувствовал, что…

–Нет. Это я виноват. В-во время боя…

–Успокойся, – перебил меня Леонид и ударил по плечу. – Если кто и мог как-то подействовать на Диму, так это ты. Всю неделю перед боем он не выходил из зала. А если выходил – то только на пробежку.