Сапер

Буряков, как только слез с мотоцикла, завалился спать на траву и принялся сладко посапывать, улыбаясь во сне чему-то. Мы же с Верой отошли еще дальше от зенитчиков и Бурякова. А то мало ли что он во сне услышит?

Прудик, хоть и небольшой, но с сильно заиленными берегами, нам пришлось поискать место, где можно спуститься к воде и умыться. Наконец, мы сели под ивой растущей на берегу, скрывшись так от посторонних. Вера прислонилась к дереву, расстегнула ворот гимнастерки и стащила сапоги — отдыхала от дороги. Я тоже примостился рядом и она склонила мне голову на плечо.

— Послушай, Петя, а как так получилось, что я о тебе ничего не знаю? Ни про семью, ни про родню — совсем ничего. А ведь ты мне муж! Или так, погулять вышли?

— Да что там рассказывать? Сирота я, говорил же тебе уже. Родился недалеко от Запорожья. Отец от болезни умер, мать с сестрами — от голода. Тетка была, так и она куда-то пропала. Не очень тесно мы с ней общались. Так, после смерти матери поддержала меня, но относилась как к обузе. Я при первой же возможности уехал в город, работать начал. А тетка даже на письма ни разу не ответила, хотя мне и передавали, что получала. Вот такая, Верочка, у меня родня: кто в могиле, кто вдали…

— А у… жены твоей? Остался кто?

— Нет, никого. Она родню и не помнила даже. Так что один я. До вчерашнего дня был, — быстро поправился я, пока жена не успела обидеться. Женщины, они такие: сами придумают, сами обидятся, а тебя потом виноватым сделают, хотя ты и не знал ничего. — А твои — кто? А то ты ведь тоже особой откровенностью не страдала, — я улыбнулся и крепче обнял Веру.

— Мои… да жаловаться не на что. У меня родители — как из книжки, с самой правильной анкетой. Отец воевал в Империалистическую, там в большевики вступил, так что он у меня член партии с дореволюционным стажем. А мама… она всегда при нем была. Мы же в Нижнем жили, Горький теперь. Хорошо жили, не голодали. И квартиру папе дали, и пайки он получал. Так вышло, что я как Золушка была, с самого детства. Всё было для брата, он на три года старше. Все детские воспоминания — Костя то, Костя сё, ой, Костику надо вот это вот. Так что я выросла и с удовольствием уехала поступать в мединститут. Костя выучился, на работу в Наркоминдел поступил, сейчас в Монголии при посольстве. — Вера села поудобнее, крепче обхватила мою руку. — А я к ним ездить не люблю, вижу, что… не то что в тягость, но и не в радость…

— Зато теперь у тебя есть я, — успокоил я ее, погладил по голове.

Через час с небольшим я разбудил Бурякова. Он проснулся, сел, сладко потянулся, потер глаза, пытаясь разогнать сон.

— Долго я спал? — спросил он, снова потягиваясь.

— Больше часа, — ответил я. — Ехать пора, а то с такой скоростью движения сегодня до Киева не доберемся. Ночевать в поле не хочется.

— Всё равно подождать придется, — кивнул Буряков на «эмку», стоящую на обочине. Вроде и с краю прислонил шофер свою машину, она даже наклонилась набок немного. Позади “эмки” возвышался БА-10. Вроде как охрана.

Как-то так получилось, что движение на дороге замерло, все ждали, когда какой-то очень высокий чин загрузится и уедет. Но тот явно не спешил и как раз сейчас учил жизни и военному делу вытянувшегося перед ним командира званием пожиже. Я пригляделся. Невысокий мужчина с резкими чертами лица, губастый такой. Что-то знакомое, но отсюда не рассмотреть…

— Петя, помоги, какой-то камешек в сапог попал, — позвала меня Вера, садясь на землю.

Я помог стянуть сапог, вытряхнул из него камешек. Жена перемотала портянку. Генерал погрузился в машину и тут откуда-то вынырнули на бреющем «Юнкерсы», скинули бомбы и начали щедро поливать дорогу пулеметами. Вот не было нигде — и получите.

Люди бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног. Поднялся крик. Зенитчики тут же начали стрельбу из своих «максимов», так что грохот поднялся неимоверный.

Я бросился и повалил Веру на землю, прикрыв собой. Стреляют, казалось, совсем рядом с нами. Жена лежала подо мной без движения, терпеливо ожидая конца налета, а я только думал: «Лишь бы ничего с тобой не случилось». Вот эта странная мысль втемяшилась мне в голову, что пока с Верой всё будет в порядке, и со мной ничего не случится. Понятно, что от пулемета мое тело ее не защитит, прошьет нас обоих насквозь, но это я чуть позже подумал, а пока лежал и не шевелился. Мало кому нравится, когда по нему стреляют.

Я поднял голову и посмотрел на зенитный расчет, внезапно замолчавший секунду назад. Стрелять было некому. Солдат разметало пулеметной очередью. Сержант, совсем недавно стоявший позади установки, лежал на краю кузова с оторванной рукой. А «юнкерсы», судя по нарастающему гулу, пошли на новый заход.

Вскочил на ноги, побежал к полуторке. Успел свалить в сторону тело зенитчика, скользкой от крови рукояткой довернул стволы навстречу штурмовикам. И дал очередь на всю ленту. Вряд ли я попал, да и «юнкерсы», наверное, делали последний заход. Главное, что они испугались идти вот так лоб в лоб, отвернули и свалили на запад

Я сплюнул вязкую слюну. Совсем обнаглели, без прикрытия летают.

Пора и осмотреться, что успели натворить фашисты. Наш мотоцикл прошило очередью в нескольких местах и из бензобака тонкой струйкой вытекали остатки горючего. Возле коляски я увидел Бурякова, лежащего почти без движения, только правая нога немного подергивалась, так что каблуком он выбил в траве небольшую канавку. Помогать ему смысла не было: грудь у него была разворочена и он уже отходил. Я спрыгнул на землю, подошел, наклонился над ним и закрыл глаза. Подошла Вера, тяжело вздохнула.

— Собери его документы, — я попытался оттереть пороховую гарь с рук, но только еще больше ее размазал.

— Петя, там “эмку” перевернуло! — дернула меня за рукав Вера.

Я посмотрел на дорогу. Бомба попала между БА-10 и “эмкой” на обочине. Взрыв разорвал бронеавтомобиль пополам. Перевернутая легковушка чадила в кювете. Кто-то пытался вылезти из-под машины, по крайней мере я заметил мелькнувший в разбитом стекле сапог.