Живой

   Кривая сразу же изменила направление своей атаки. Несколько раз сложившись под прямым углом, она стремительно выпросталась навстречу стрелявшему. Врио командора, недолго думая, дал очередь с упреждением. В темноте взметнулась полоса, казалось кто-то чертил под линейку былым, как молоко, карандашом. Внезапные, абсурдные трансформации сменялись одна за другой, но Шемчук не отпускал гашетки, боясь, что, остановившись, выпустит геометрическую тварь из прицела.

   Наконец батарея бластера сдохла. Линия больше не трансформировалась, она застыла в какой-то дикой многоходовой комбинации. Первым делом Шемчук бросился к лежащему мичману. Тот глядел на боевого товарища мороженными глазам. Он не дышал. Серое, шершавое лицо напоминало срез, принесённого с холода, полена. В районе солнечного сплетения, там, где когда-то была нарисована пятиконечная звезда, твердела выпуклая от смёрзшейся крови пробоина.

   - Хенде хох. - сказал оставшийся в живых нацистский астронавт.

   Судя по всему, это был офицер. По его груди алчно карабкалась насекомоподобная свастика. Сквозь бронестекло кубического гермошлема сквозили черты потрёпанного космосом, не такого уж и нордического лица. Фашист держал Шемчука на мушке маленького лазерного пистолета. Если бы это был желторотый юнец, со смазливой арийской ряшкой, врио командора уже бы давно его кончил. Рука Шемчука томно сжимала рукоять офицерского кортика. Видя это, фашист очень грустно покачал квадратной головой.

  IV

   Что же мне всё-таки снилось, думал Шемчук, возвращаясь обратно к "Живому". Но недавний сон, словно осклизлый сопливый сом, выскальзывал из его рук. И ещё он вспоминал Терещенка, которого похоронил там же на месте сражения. Теперь на том месте горбились три сложенные из камней холмика, под одним - сын страны Советом, под двумя другими - фашистской Германии.

   Хоронил он на пару с немецким офицером - каждый прятал своего подчинённого или двух. Молча таскали булыжники, молча их укладывали, никто не проронил ни слова. Да и о чём было толковать, здесь на задворках Мироздания, двум случайным офицерам вражеских армий. Всё чем они раньше жили казалось здесь нелепицей. Из данного астероида Родину было уже не различить - малюсенькая блёсточка среди таких же невзрачных новогодних чешуек.

   Чем дальше отлетали военные, тем более истончалась их связь с Отчизной. На таком расстоянии она уже еле вибрировала тончайшей слюнявой паутинкой, готовой в любой момент лопнуть от натяжения. Да полноте, иногда сомневался Шемчук, была ли она на самом деле - воспетая в песнях, Советская Родина. Не пропагандистская ли это фигура речи, не фата моргана ли? Терещенко, наверное, сейчас уместно бы пошутил, смягчил бы проклятые углы, да только где теперь Терещенко и где старик Хазин - космический прах к космическому праху.

   Та же штукенция, которая убила Терещенка, оставалась неподвижной - застывшая дыбом конструкция из тусклого металла. Оставалось только гадать о её происхождении. По всей видимости, это были останки какой-то внеземной технологии, сумевшей выжить в неблагоприятных для себя условиях. Хотя нельзя исключать возможности, того что чужая цивилизация намеренно вживила её в местный ландшафт. Должно быть у чужих на это были свои причины. Одно было несомненно, ни фашистской Германии, ни Советскому Союзу, ни императорской Японии такое было не по плечу. Штукенция явно опережала двадцатый век. Не вызывало сомнений, что немецкий крейсер "Хорст Шайцер" также пал её жертвой. Загадку кривой ещё предстояло разгадать.

   Расстались они без помпы, не пожимая друг другу руки, единственно только обменялись тяжёлыми взглядами. Конечно они не стали друзьями, но и прежняя вражда как-то поистёрлась, словно амортизировавшись от неоднократного применения. Теперь стало очевидным: они похожи, как будто выкапаны - майор Красной армии и штандартенфюрер звёздного флота. Соколы Сталина и птенцы Геринга. Космос непринуждённо сглаживал антагонизмы. Хотя ещё полгода назад об этом не могло быть и речи. Где мы - и где они. Но после долгих лет прозябания среди голодных звёзд суть человеческая предстала в ином свете. Идеология осыпалась, национальная неприязнь тоже. Среди млечных туманностей и Гитлер и Сталин мерещились такой дребеденью, которой легко пренебречь.

   Два скафандра, обуреваемые каждый своими думами, взвились в разные стороны. И Шемчук и тот другой попрыгали к своим кораблям. У одного на груди нахально растопырилась звезда, у другого - кривая свастика схематично расшаркалась. Правда, несколько слов всё же было сказано, вернее - два.

   - Хелен Александровна - уже перед самым прыжком, не оглядываясь, сказал немецкий скафандр. Он так и произнёс: александрОвна, с ударением на предпоследний слог. То ли кого-то вспомнил, кто дорог его аккуратному офицерскому сердцу, то ли ещё что-то.

  V

   Шемчук сидел за маленьким столиком и писал отчёт о случившемся. В его каюту без стука пренебрежительно вошла Орангутангова.

   - Товарищ комиссар, закройте дверь с той стороны. В конце концов, вы не в трамвае родились, научитесь прежде стучать.

   - А может я о тебе волновалась.

   - А теперь, когда уже не волнуетесь, может откроете мне цель нашей миссии. А то рвёмся вслепую.

   - Старпому о ней знать не положено.

   - Не забывайтесь, я уже не старпом.

   - Всё равно уровень доступа не тот. До-ро-гу-ша - и товарищ комиссар выдавила из себя саблезубую улыбочку.

   Два выстрела прозвучали почти одновременно: приглушённые, шипящие, как будто свернули шеи шампанскому. Женщина стреляла с глушителем, врио командора воспользовался разрядником Шукта, хорошая, кстати, штука - убойная. Пожалуй, комиссар выстрелила чуть-чуть раньше, но зато Шемчук оказался точнее. Орангутангова с прогоревшей грудной клеткой застыла на месте - положение не очень характерной для мертвеца. Конечно, если только он - человек. Из её открытого рта повалил чёрный дымок, из раны вылилась столовая ложка фиолетовой гадости.

   Шемчуку порвало левый бок, ему ещё повезло - пулька прошла сквозь материал стола и только потом врезалась в плоть. Но всё равно, приятного мало. Рана была хрестоматийной, с обильной кровопотерей. Зажимая протекающее брюхо, Шемчук неуверенно поднялся из-за стола. Бумаги, на которых он писал докладную записку, оказались кроваво забрызганными.