Кишот

Подобные истории, как известно, ничем хорошим закончиться не могут.

В годы своей юности – оставшейся в таком далеком прошлом, что воспоминания о ней были довольно ярки, – он был настоящим странником, истинным пилигримом, не чета бродяге-торговцу, которым стал теперь, и исколесил весь свет вдоль и поперек, желая увидеть все, что можно увидеть от мыса Горн и Огненной Земли, края земли, где кажется, что мир исчерпал все свои краски, и всё вокруг, люди и предметы, видится черно-белым, до пустынного Восточного Ирана, от кишащего тараканами Бама до приграничного Закедана, сбросившего власть шаха, от залива Шарк в Австралии, где он плавал среди чувствительных ко всему дельфинов, до живописнейшего африканского региона Серенгети, где наблюдал большую миграцию антилопы гну. Он праздновал Холи на Маврикии с говорящими на бходжпури потомками рабочих-переселенцев из Индии, а Бакр-Ид – в Кашмире с кормящимися за счет изготовления кашмирских шалей обитателями высокогорной деревушки Ару на леднике Колахои… Как бы там ни было, Внутреннее Событие, произошедшее с ним, едва он вступил в средний возраст, изменило все раз и навсегда. Придя в себя после случившегося, он почувствовал, что навсегда утратил свои амбиции и любопытство, что большие города давят на него и он жаждет забвения и одиночества.

К тому же он стал страшно бояться авиаперелетов. Он запомнил сон, в котором он сначала падает, а потом тонет, и пришел к убеждению, что сама идея передвижения по воздуху – самая глупая и вредная затея, предложенная сильными мира сего простым смертным вроде него самого. То, что самолет взлетел и его пассажиры благополучно прибыли в пункт своего назначения, – вопрос удачи. Это ничего не доказывает. Он не намерен лишиться жизни, рухнув (как в своем сне) с небес в воду либо (что, видимо, еще менее приятно) на землю, а потому, раз уж божество здоровья было милостиво к нему и даровало определенное выздоровление, он твердо решил, что больше никогда не поднимется на борт ни одного монстроподобного перевозочного контейнера, способного поднять его на тридцать тысяч футов от земли, а то и выше. Он выздоровел, хоть и слегка хромал, и с тех пор передвигался исключительно наземным транспортом. Временами ему хотелось совершить какое-то морское путешествие – скажем, вдоль американского побережья в Бразилию или Аргентину, либо через Атлантический океан в Европу, но до организации путешествия дело так и не дошло, к тому же его слабеющее здоровье и стремительно тающий банковский счет не оставляли возможности для осуществления подобного предприятия. Итак, он стал истинным сыном дороги, и навсегда им останется.

Он возил с собой старенький рюкзак, в котором хранил, тщательно обернув бумагой и целлофаном, маленькие сувениры из прошлых поездок: сомнительный образец “найденного искусства” из Китая – отполированный камень с рисунком, отдаленно напоминающим лесистый горный пейзаж; слепок человеческой головы в духе гандхарской буддийской скульптуры; раскрытую в умиротворяющем жесте деревянную руку из Камбоджи с символом мира на ладони; пару кристаллов – поменьше и побольше, – имеющих правильную форму звезды; викторианский медальон, внутрь которого он поместил фотографии родителей; три другие фотографии тропического города времен его детства; изготовленную в эдвардианскую эпоху английскую машинку для обрезания сигар в виде дракона с отточенными зубами; коробок индийских спичек формы “Чита” с изображением крадущегося гепарда; маленькую мраморную фигурку удода, а также Китайский веер. Эти тринадцать предметов имели для него особое значение. Заходя в снятый на одну ночь гостиничный номер, он тратил около двадцати минут на то, чтобы их расставить. Они должны были располагаться в точном порядке, занимать друг относительно друга определенное положение, и стоило ему удачно их расставить, он немедленно чувствовал себя дома. Он знал, что, если эти священные для него предметы не займут каждый свое место, его жизнь утратит равновесие, он ударится в панику, провалится в депрессию и в конце концов умрет. Сама его жизнь была заключена в этих предметах. Пока они у него, его путь лишен опасностей. Эти вещи были его прибежищем.

Ему повезло, что Внутреннее Событие не превратило его в полного идиота вроде постоянно спотыкавшегося повредившегося головой парня, которого он встретил однажды в парке, не способного ни на что сложнее уборки опавших листьев. Он же много лет проработал торговым представителем фармацевтической компании и продолжал это делать, несмотря на постпенсионный возраст и все менее стабильное и более неустойчивое, непредсказуемо капризное и упрямо одержимое состояние психики, но благодаря доброте все того же двоюродного брата-богатея, Р. К. Смайла, доктора медицины и успешного предпринимателя, который, посмотрев по телевизору постановку по пьесе Артура Миллера “Смерть коммивояжера”, боялся, что увольнение может приблизить безвременную кончину престарелого родственника[1].

Фармацевтический бизнес доктора Смайла всегда шел успешно, но обезболивающий препарат фентанил, который его лаборатории в Джорджии не так давно начали производить в форме сублингвального спрея, за короткое время сделал его миллиардером. Будучи распыленным под язык, этот сильный опиоид мгновенно облегчал боль даже у пациентов с последней стадией рака, боль, которую представители медицинского сообщества предпочитают называть, прибегая к эвфемизму, “прорывная”. Прорывная значит непереносимая. А новый спрей мог сделать непереносимую боль переносимой, переносимой хотя бы на час. Благодаря коммерческому успеху этого препарата, зарегистрированного под именем торговой марки InSmile1, доктор Р. К. Смайл мог позволить себе роскошь держать в компании престарелого родственника, закрывая глаза на продуктивность его работы. И вот что странно: оказалось, что прогрессирующее безумие Кишота – одним из главных признаков которого является неспособность отличить то-что-есть от того-чего-нет — до поры до времени никак не сказывалось на его способности выполнять рабочие обязанности. На самом деле его состояние в чем-то способствовало получению коммерческой выгоды, ведь даже самые сомнительные и при том отнюдь не малочисленные позиции компании он представлял с полной уверенностью в их безусловных конкурентных преимуществах и рекламируемых свойствах, не замечая ни очевидной недоговоренности в рекламных акциях компании, ни того, что местами ее продукция нисколько не отличалась от аналогов на рынке, а порой и вовсе им уступала. Его неспособность увидеть границу между реальностью и вымыслом, а также личное обаяние и обходительные манеры, были настолько убедительны, что превратили его в одного из лучших промоутеров компании двоюродного брата.

И все же настал тот день, когда доктор Смайл осознал всю тяжесть овладевающего двоюродным братом недуга и выдворил его на пенсию. Он сообщил об этом Кишоту лично, в самой тактичной форме, специально прилетев во Флагстафф, Аризона (население 70320 чел.) из международного аэропорта Атланты на своем новеньком частном “Гольфстриме G650ER”, после тревожного звонка директора компании West Flagstaff Family Medicine, г-на Д. Ф. Вайнона (практикующего остеопата, магистра экономики, члена ассоциации семейных врачей-остеопатов), который, не скрывая своей озабоченности, сообщил доктору Смайлу, что разоткровенничавшийся во время деловой встречи Кишот поведал ему, что собирается сопровождать великолепную мисс Салму Р. на следующую церемонию вручения “Оскара”, эту ярмарку тщеславия, в качестве официального спутника, после чего их отношения станут достоянием широкой общественности. Кишот и доктор Смайл встретились в номере отеля “Релакс” (ул. Хисторик-рут, дом 66), в нескольких милях от аэропорта Пульям. Они странно смотрелись рядом: приволакивающий ногу долговязый медлительный Кишот и маленький, так и пышущий энергией доктор Смайл, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы понять, что это – большой начальник.

1

Нельзя не отметить, что, как мы уже очень скоро убедимся, доктор Смайл при этом был по-настоящему добрым человеком. (Прим. автора)