Страница 24 из 173
- А вы кто? - брякнула я раздраженно и оттого смело, не отводя глаза: теперь уж смущаться перед этим чуваком и подавно смысла не имело. Парень улыбнулся - абсолютно живой, широкой улыбкой, и его лицо разом перестало быть похожим на античное изваяние. Теперь это было просто удивительно красивое лицо, но ни одной мраморно-холодной черты в нем не осталось.
- Держу пари, Максим вам обо мне рассказывал. Меня зовут Антуан.
- Нет, не рассказывал, - ответила я. Нельзя сказать, чтобы меня сильно интересовало, кем Робеспьеру приходится этот красавчик, но уже в тот момент в мою душу начали проникать кое-какие неясные подозрения, которые, положив руку на сердце, очень многое объясняли. Впрочем, в тот момент меня волновало другое: он или не он?
- Красивые у вас цветы, - я решила идти напрямик и кивнула на букет, все еще зажатый в руке Антуана. - Я таких раньше не видела.
- Представляете, я тоже, - он посмотрел на цветы, потом на меня, потом на Нору, примериваясь, и в результате оставил нарциссы себе. - Но, по-моему, это единственные цветы, которые можно найти сейчас в Париже. Я хотел спросить, где этот парень их берет, но он смылся раньше, чем я успел сказать “ой”…
Речь лилась из него непрерывным потоком, который мне, привыкшей иметь дело с делавшими скидку на мое “польское” происхождение обитателями дома Дюпле, было чертовски сложно воспринимать. Но я и не пыталась вникнуть в смысл его слов, а просто слушала голос. Голос - вторая примета, кроме цветов, которая могла помочь мне. И она, как ни крути, имела большее значение, чем первая, ведь цветы, если подумать, может купить кто угодно, а вот украсть чужой голос вряд ли у кого-то получится. И чем больше трещал Антуан, тем сильнее мне казалось, что я все-таки ошиблась. Голос его был недостаточно резок и хрипл для человека, вытащившего меня из воды на дороге Жоржа Помпиду: тому было лет сорок, не меньше, а Антуану я не дала бы и двадцати пяти.
- На самом деле, - он все не замолкал, и у меня сложилось стойкое впечатление, что в мире не существует вообще ничего, что может его заткнуть, - таких цветов не должно существовать, верно? Вы когда-нибудь видели красные нарциссы? Лично я - никогда…
- Можно покрасить белые, - предположила Нора.
- Покрасить? - фыркнул Антуан, небрежно кидая цветы на трюмо. - Кто и зачем станет их красить?
Дверь гостиной за его спиной почти неслышно приоткрылась.
- В детстве, - вдруг сказала я, наблюдая за тем, кто тихо заходит в комнату, - я читала одну книгу, так там слуги красили цветы для королевы, потому что посадили белые по ошибке. А если бы они не выкрасили их в красный цвет, их всех казнили бы…
- Самое подходящее чтение для маленьких детей, - холодно сказал вошедший Робеспьер. - Где вы бы…
Он не договорил - Антуан бросился горячо его обнимать. Словесный поток усилился раза в три, и теперь я не могла разобрать в нем ни единого связного слова. Только первую фразу более-менее удалось:
- Ты даже не представляешь…
Робеспьер слушал это все с непроницаемым видом, только кивал в ответ на какие-то сентенции и не показывал никакого неудовольствия, хотя ему явно не по нутру было подобное проявление чувств. “Зачем зря метать бисер?” - подумала я, неожиданно чувствуя обиду за Антуана, чья искренность уходила даже не в молоко, а в черную дыру, и, пользуясь тем, что ко мне временно утратили интерес, пошла умываться.
Лицо я отмыла быстро, а вот с волосами пришлось повозиться, но и они спустя несколько минут приняли вполне пристойный вид. Я несколько минут думала, не переодеться ли мне в привычные джинсы и майку, но в конце концов решила не эпатировать лишний раз публику и спустилась вниз в чем была, разве что потратив некоторое время, чтобы оттереть с воротника камзола пару серых пятен. Несколько секунд я жалела, что у меня нет при себе косметики, но тут же с печалью успокоила себя, что красоваться мне, пожалуй, уже поздно. За девушку, достойную внимания, Антуан меня теперь вряд ли примет, остается лишь сделать все, чтобы он не принял меня в довесок за непроходимую дуру.
Как выяснилось несколькими минутами позже, когда я присоединилась к остальным за столом, с первым выводом я погорячилась. Приглушенный шепот Антуана Робеспьеру на ухо был достаточно четок в образовавшейся паузе в беседе, чтобы я смогла его разобрать:
- Почему ты не говорил, что у тебя такие очаровательные родственницы?
Ответным взглядом Робеспьера можно было, наверное, убить дракона, но Антуан лишь беспечно усмехнулся и вернулся к своей тарелке. На меня он иногда поглядывал, но я изо всех сил делала вид, что этого не замечаю.
- Вы решили не идти на заседание, Натали? - вдруг спросил у меня Робеспьер, отвлекшись от тщательного разрезания овощей. По его интонации нельзя было угадать, знает он или нет о том, куда я ходила, а если знает, то что по этому поводу думает, и мне стало отчетливо не по себе. Как будто я ступила на истончившийся лед, и корка под моими ногами угрожающе потрескивает.
- Нет, - коротко ответила я. - Мне… мне стало нехорошо, и я решила прогуляться.
- И где же вы были?
Я бы соврала ему, обязательно соврала, если бы знала, что. Пример с Риволи крепко сидел в моей памяти: сейчас я назову какое-нибудь хорошо знакомое мне место, а окажется, что его тут еще не построили. Да и сложно врать, когда на тебя прохладно, безотрывно смотрит Робеспьер. Против воли я съежилась.
- В… в Латинском квартале.
Он отложил вилку и потянулся за бокалом с водой (на самом деле, вода была едва-едва подкрашена несколькими каплями вина, но я эту розоватую бурду даже соком не могла назвать). Голос его не изменился ни на йоту:
- Не лучшее место для прогулок.
- Я… я знаю, - ответила я сдавленно, не имея ни малейшего понятия, как выпутываться. - Я там… чуть в пожар не попала и поэтому вернулась.
- Вам следует быть осторожнее, - он коротко отпил и вернулся к еде. - В Париже сейчас небезопасно.
Я что-то неопределенно промычала в ответ на это, и он оставил меня в покое. Больше мы с ним не заговаривали ни о Латинском квартале, ни о сгоревшей квартире достопочтенного Луи. Я ожидала разноса - не скандала, конечно, а тихой наставительной беседы, - за то, что не поверила ему и поперлась туда в одиночку, но он ничего не сказал мне. Лишь коротко осведомился, когда все принялись за десерт:
- Вы ничего не хотите мне рассказать?
- Эм… - я озадаченно повернулась к Огюстену, тот пожал плечами; Антуан, сыпавший какими-то историями без остановки и примолкавший лишь тогда, когда что-то хотел сказать Максимилиан, лишь недоуменно повел бровью. - Нет.
Кажется, Робеспьер был немного разочарован.
- Как хотите, Натали.
И тут же как ни в чем не бывало вернул слово Антуану. Тот принялся досказывать прерванную на середине историю о каком-то армейском капитане, - как я поняла, последнюю неделю Антуан провел на фронте и вернулся только сегодня утром, - и этот короткий разговор почти тут же сгладился в моей памяти. Антуан вообще оказался поразительным рассказчиком - слушая его байки, все хохотали до слез, и я не была исключением, уж больно смешно у него получалось описывать самые, казалось бы, незначительные происшествия. Даже на бесстрастном лице Робеспьера проскальзывала улыбка, но у меня она не вызывала ничего, кроме содрогания. И с этим я ничего не могла поделать, сколько ни пыталась понять, что заставляет меня так относиться к человеку, который, если глянуть на вещи объективно, не сделал мне совершенно никакого зла. И не собирается сделать, на что я искренне надеялась. Гарантий у меня, конечно же, не было. Да и какие могут быть гарантии, если я застряла в чужом веке и вряд ли когда-нибудь еще смогу увидеть тех, кто дорог мне?
При воспоминании о том, что я увидела на месте, где была (или будет) моя многострадальная мансарда, мне на плечи словно рухнуло что-то тяжелое и обжигающе горячее, как кусок расплавленного свинца. Не дожидаясь, пока к горлу снова подкатят слезы, я резко отодвинула стул и поднялась.