Страница 20 из 173
- Интересуешься политикой?
- Да не сказать чтобы сильно, - рассмеялась я, перелистав желтоватые, невероятно криво сверстанные листы, и убрала газету во внутренний карман с намерением ознакомиться с ней, вернувшись с прогулки, - но про эту штуку слышала.
- Да про нее глухой и тот слышал, - сказал Огюстен с усмешкой, уводя меня дальше. - Невероятно, как Марату это удалось.
Имя мне тоже было знакомо: во-первых, так звали одного из моих однокурсников, а во-вторых, препод на той приснопамятной лекции тоже его упоминал. Почувствовав себя на мизер увереннее от того, что помню хоть что-то, я обвела площадь взглядом и спросила у своего спутника:
- Это и есть Пале-Эгалите?
- Да, - кивнул он. - Тут всегда весело. Даже сейчас, пусть время и не самое веселое…
Пале-Эгалите оказался, как мне показалось, Думской местного разлива. Все тут было так, как я привыкла видеть в своем родном Питере: с одной стороны, под рядом каменных арок - магазины и лавки, откуда слышались бодрые крики продавцов и зазывал, расхваливающих товар; с другой - вывески кофеен, баров и прочих похожих заведений, где заседала, как я смогла углядеть сквозь стекла, приличного вида публика. Кто-то был увлечен чтением газеты (у многих в руках я заметила приснопамятного “Друга народа” - Марат, кто бы он ни был, явно отлично раскрутился), кто-то строил кому-то глазки, кто-то с невероятным ожесточением, едва ли не стуча кулаком по столу, о чем-то спорил. Магазины тоже не простаивали: краем уха я услышала, как кто-то едва ли не с кулаками лезет на продавца, уличив того в попытке обвесить посетителя. Возле одной из колонн стоял, поминутно доставая из кармана часы, дерганый юноша с букетом в руках, одетый в потертый, но опрятный камзол явно с чужого плеча. Отовсюду слышались оживленные голоса. Пожалуй, вся городская жизнь пульсировала именно здесь.
На меня, к слову говоря, внимание обращали, но не более чем на вышедшего на улицу неформала. Видимо, нравы тут были вовсе не такие строгие, как мне представлялось поначалу: мужской костюм на девушке был чем-то из ряда вон выходящим, но не более. Пальцем на меня, во всяком случае, никто не показывал, и кричать что-то вслед не спешил. В итоге я совсем успокоилась и даже взяла своего спутника за руку. Он не замедлил тут же крепко сжать мою ладонь.
- Да у тебя руки холодные, - заметил он. - Зайдем, погреемся?
- Давай, - легко согласилась я.
В кофейне было не особенно теплее, чем на улице - очевидно, с отоплением у здешних были перебои, - но хотя бы не свистели внезапные и резкие порывы сырого ветра. В общем, редингот я только расстегнула, но снимать его не стала, а Огюстен не сделал и того. Зато официант тут был типично французский: не успела я задницей коснуться стула, как он уже возник около нашего столика.
- Что желаете, граждане?
- Граждане желают чего-нибудь, чтобы согреться, - ответил за двоих Огюстен. - Чай, наверное.
- Или чего покрепче, - подхватила я. - Есть у вас… э… глинтвейн?
Если глинтвейн и был, то назывался он явно как-то по-другому. Я предприняла вторую попытку.
- Тогда пунш?
- Пунш, конечно, - на лице официанта отразилось узнавание. - А вам, гражданин?
- То же самое, - откликнулся Огюстен, не сводя с меня взгляда. Официант испарился, а я взглядом поискала на столе пепельницу. Ничего похожего, конечно же. Придется невежливо сбрасывать пепел на пол…
- Чем ты вообще по жизни занимаешься? - спросила я у своего спутника, раскуриваясь. Сигарет осталось всего семь или восемь, но я не видела смысла экономить - легче уж потратить все в привычном режиме, а потом, не чувствуя путей отступления, вступать в борьбу с собственной зависимостью.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Огюстен.
- Ну, ты же работаешь? Кем?
- Я депутат Конвента, - не без гордости ответил он. - Меня избрали в прошлом году.
- Я вижу, у вас семейное, - заметила я.
- Ну, Максима больше знают, чем меня, - сказал Огюстен без всякой зависти. - Но он и дольше во всем этом участвует, с самых Генеральных Штатов…
- Стоп-стоп-стоп, - почувствовав, что смысл разговора от меня ускользает, я решила всеми силами не дать этому случиться. - Пойми, Огюстен, я, когда жила в… в Польше, вообще не интересовалась тем, что у вас тут происходило. Поэтому давай ты мне сейчас по-быстренькому все расскажешь, а то я чувствую себя полной дурой.
Как ни странно, он даже не удивился, и принялся словоохотливо объяснять. Как раз тут же принесли пунш, и под него разговор завязался только оживленнее, причем я сделала для себя несколько потрясающих открытий: короля казнили не сразу после взятия Бастилии, а всего пару месяцев назад; королева все еще жива и помирать вроде пока не собирается; ни о каком терроре тут даже не слышали, а когда я произнесла слово “диктатура”, Огюстен вытаращил на меня глаза:
- Какая диктатура?
- Э… ну… - не говорить же было “якобинская”! Это только запутало бы меня еще больше.
- Не знаю, кто тебе это сказал, - нахмурился Огюстен, - но ты выброси это из головы.
- Ладно, ладно, - я попыталась сгладить неловкий момент, но у моего спутника, что называется, бомбануло:
- У нас свободная республика, не веришь - сходи в Конвент и посмотри…
Я уже уяснила, что Конвентом у них называют парламент (а заодно - что большинство в этом парламенте сейчас принадлежит отнюдь не Робеспьеру и его компании, а их политическим противникам), и поэтому удивилась:
- Разве можно просто так прийти на заседание? Я же не депутат.
- Конечно, можно, - отозвался Огюстен, размешивая ложечкой остатки пунша. - На верхних рядах всегда не протолкнешься…
“А действительно, не сходить ли”, - мелькнуло у меня в голове. Конечно, первостепенной задачей для меня оставалось возвращение домой, но я уже представляла себе, как буду рассказывать о своем невероятном приключении Андрею, и он, всегдашний фанат всей этой революции, спросит: “Ну ты хоть в Конвент ходила?”. И что я ему на это скажу? Побывать в революционном Париже и не посетить Конвент - это все равно что приехать в Париж современный и обделить вниманием Лувр или Эйфелеву башню, как подсказывала мне интуиция.
- О чем задумалась? - кажется, Огюстен решил перевести беседу с политики на более легкомысленную тему.
- Да так, ни о чем, - откликнулась я. - Слушай, а далеко отсюда до Латинского квартала?
- Не очень. А что тебе надо в Латинском квартале?
Вопрос был задан совершенно невинным тоном, но я отчего-то решила не отвечать на него правдиво. Кто знает, может, именно с ним связаны те приглушенные наставления, которые Робеспьер-старший давал брату перед нашим уходом.
- Ничего, - я состроила глуповатую улыбку. - Может, можно и там как-нибудь погулять.
- Если хочешь. Только одна туда не ходи, - вдруг попросил Огюстен, и я только сильнее насторожилась. Нет, тут определенно что-то не так.
- Почему?
- Просто это не лучшее место, чтобы девушка гуляла там одна, - ответил мой спутник с улыбкой, и в его выражении не было ничего такого, что бы могло заставить меня ему не поверить. Мои всколыхнувшиеся подозрения с трудом, но улеглись, и мы с Огюстеном мирно допили пунш и вышли на улицу.
- Как вам прогулка, Натали?
Я снова сидела на стуле в кабинете Робеспьера, снова гадала, что его хозяину могло от меня понадобиться, и снова между делом прихлебывала принесенный Норой чай. Максимилиан, конечно, начал с ничего не значащего вопроса, и я так же ничего не значаще на него ответила:
- Мне все это кажется очень странным. Париж сейчас выглядит совсем не так, как я привыкла.
- А как вы привыкли? - тут же спросил он, и я поняла, что ради этого он и затевал новую беседу. - Расскажите мне. Или вы думали, что я смогу удержаться от того, чтобы расспросить вас во всех подробностях?
Этого разговора я ожидала еще вчера, и боялась его едва ли не больше, чем всего остального, нарисованного моим воображением. Когда-то мне доводилось читать про то, что даже самое маленькое изменение в прошлом может привести к необратимой катастрофе в будущем. Может, я сейчас скажу лишнее слово, и мой родной мир тут же окажется выжженым дотла? Хотя с другой стороны я не видела ничего смертельного в том, что Робеспьер узнает, как будет выглядеть Париж двести лет спустя.