Страница 19 из 173
- Конфета, на секунду.
Нельзя передать, до какой степени меня упарывало это странное прозвище и в особенности то, как оно звучит в устах Робеспьера-старшего. Ненадолго я отвлеклась мыслью, какую кличку мог бы получить Максимилиан, и в голову мне почему-то пришло лишь одно слово: паук. Не знаю, откуда оно вообще взялось в моей голове. Наверное, тем же утром, когда я неотрывно минут пять наблюдала за тем, как он чистит яйцо своими белыми, холодными пальцами - ловко и быстро, будто плетет паутинку. Я смотрела на это, скажем честно, весьма прозаичное зрелище безотрывно, и дело кончилось тем, что у меня в конце концов пропал аппетит. Остаток утра и начало дня я провела сначала во дворе дома, болтая с развешивающей белье Элизабет о каких-то ничего не значащих вещах, а затем у себя, пытаясь увлечь себя каким-то романом и адски страдая от отсутствия музыки и интернета. Никогда я не считала себя онлайн-зависимой, но сейчас, оказавшись там, где о всемирной сети слыхом не слыхивали, необычно ясно ощутила, как ко мне подбирается самая настоящая ломка. В общем, обеда я ждала, едва не подпрыгивая от нетерпения: там было рукой подать до возможности выбраться из дома.
Но теперь, стоя у дверей и глядя, как Робеспьер вполголоса выговаривает что-то брату, иногда мимолетно соскальзывая на меня взглядом, ко мне в душу вновь начали понемногу сочиться неясные подозрения. Может, такое дружелюбие Огюстена - лишь следствие того, что его старший брат решил приставить ко мне самого доверенного из своих шпиков? Впору было ощутить себя параноиком, что что-то подсказывало мне, что лучше быть настороже.
Сунув слабо протестующему Огюстену в ладонь какие-то бумажки и в какой-то пародии на ободряющий жест коснувшись его плеча, Максимилиан наконец выпустил его на свободу и скрылся в соседней комнате. Явно чем-то смущенный, Огюстен приблизился ко мне.
- Извини, что пришлось задержаться… возьми редингот Максима, у тебя же нет…
Не сказать, чтобы я была в восторге от такой перспективы, но выбирать не приходилось. Зато предложенная вещь оказалась мне почти в размер, и я, ощущая себя первооткрывателем, высаживающимся на неизведанную землю, вышла из дома первой.
- И куда он сказал тебе отвести меня? - хотела я спросить как можно более непринужденно, но вышло как-то резковато, и Огюстен заметно стушевался.
- Вообще-то я хотел прогуляться в Пале-Эгалите…
- Понятия не имею, что это, - честно ответила я и потянула из кармана сигареты и зажигалку. - Веди.
Странное дело, но за то время, что я провела в чужой эпохе, курить мне не хотелось совсем. Я предполагала, что причина этого крылась в воздухе, необычайно чистом и свежем до того, что у меня при глубоком вдохе начинала кружиться голова. Привыкший дышать смесью выхлопныв газов организм изрядно глючил, получая чистейшую смесь азота и кислорода, и чисто в порядке эксперимента я решила попробовать подымить.
- Что это? - спросил Огюстен, увидев, как я затягиваюсь. Я безмятежно протянула ему пачку:
- Всего лишь сигареты. Как они у вас называются? Папиросы?
По его недоуменному взгляду я поняла, что попала в молоко, и решила ограничиться коротким уточнением:
- Да это просто табак. Ты куришь?
- Нет, - жестом он отказался, и я убрала пачку обратно в карман. - Раньше баловался. Потом разонравилось.
- Ну и правильно, - я попробовала выдохнуть дым колечком и, употребив на это все свое внимание, едва не пропустила выбоину в дороге. - Мне тоже скоро придется завязывать, думаю…
Если исключить этот короткий диалог, то разговор у нас как-то не клеился. Мой спутник молчал, будто выжидая чего-то или не решаясь задать вопрос, а я не могла придумать ни единой темы, на которую могла бы с ним поговорить. Познакомься я с парнем где-нибудь в баре или клубе, о чем бы я завела беседу? О музыке и фильмах, которые ему нравятся, о последних новостях, о его увлечениях, в конце концов. Но все это в силу разного рода обстоятельств для болтовни с Огюстеном было абсолютно неприемлемо. Разве что о музыке можно было бы спросить, но я понятия не имела, какое направление у них тут в тренде. Может, они все фанатеют от Моцарта, а может быть, он еще не родился. Или у них есть своя особая, революционная музыка, а буржуазные симфонии они не приемлют. В общем, я побоялась ступать на скользкую почву и, как типичная девушка, сочла за лучшее ждать, когда разговор начнет парень.
И он, слава богу, все-таки отклеил язык от неба.
- Так откуда ты?
Мы как раз вышли на шумную, заполненную гомонящими людьми улицу, и я не сразу поняла вопрос.
- Что?
- Откуда ты появилась? - повторил он, лукаво глядя на меня. - На родственников в Польше мы никогда не жаловались. Как ты познакомилась с Максимом?
- Случайно, - призналась я, думая, что юлить тут будет бессмысленно. - Я в тюрьму угодила, а он меня вытащил.
- В тюрьму? За что?
- Лично я ничего не сделала, - оправдалась я, - но один безумный мужик заявил, что я краду у него лук. Чертов сушеный лук.
Огюстен посмотрел на меня и вдруг расхохотался.
- Сушеный лук? Действительно?
- Ну да, - я попыталась улыбнуться в ответ, но вышло, по-моему, кисловато, - лично мне тогда было совсем не смешно. Меня схватили, отволокли в тюрьму, и черт знает, чем бы в итоге дело закончилось…
- Самое нелепое обвинение, которое я когда-либо слышал, - заявил Огюстен, отсмеявшись, но тут же посерьезнел и протянул с видом огорченным, - хотя сейчас с едой перебои, неудивительно, что люди звереют из-за любой мелочи.
- Я уже видела, - откликнулась я, с содроганием вспомнив вчерашнюю жуткую сцену у хлебной лавки. По той улице мы не прошли, и за это впору было Огюстена благодарить: наверное, меня бы вывернуло наизнанку, увидь я разгромленный магазин и, особенно, фонарный столб рядом с ним.
- Но ты не француженка, - продолжал расспросы Огюстен, - верно?
- Нет, - ответила я. - Это так заметно?
- Ну, твой акцент тебя выдает, - улыбнулся он. - Ты действительно из Польши?
- Ага, - я решила не объяснять, что в этой “Польше” прожила только первые два года своей жизни, а затем моя семья перебралась в Питер. Все эти сложности были тут совершенно ни к чему. Но тут Огюстен выдал нечто совершенно непонятное:
- Я вам всегда сочувствовал. Нашу республику тоже хотят растащить по кусочкам, им все мало…
Мигом поняв, что переспрашивать будет самым сильным палевом, я на ходу попыталась сочинить что-нибудь многозначительно-нейтральное:
- Ну… да, меня тоже бесят эти козлы.
- Ты поэтому и перебралась в Париж?
- Ну да, - я понятия не имела, какую легенду прямо сейчас себе сочиняю, но решила во всем соглашаться, авось потом удастся понять, что Огюстен имеет в виду. - Там последнее время не жизнь, а полная задница.
В принципе, насчет своей исторической родины я даже не особенно кривила душой, но и для этого времени подобное заявление было, судя по реакции Огюстена, актуальным. Во всяком случае, он не выказал никакого удивления и явно настроился читать почти шекспировский монолог о несправедливости мира, но тут мы оказались на какой-то запруженной народом площади, и все, что бы ни желал высказать мне мой спутник, оказалось заглушенным пронзительным голосом мальчишки, продающего какие-то желтоватые листовки:
- Покупайте свежий выпуск! Граждане, не проходите мимо! Новый выпуск “Газеты Французской республики”! Новые разоблачения Друга народа!
“Друг народа”? Мне это название было определенно знакомо. Поковырявшись в памяти, я даже вспомнила, откуда именно: второй курс, лекция по истории журналистики, я отчаянно пытаюсь не уснуть, а препод в это время вещает что-то про революционную прессу. Заинтересовавшись, я подошла к малолетнему горлопану.
- Сколько стоит?
Цену он мне назвал, но я, оторванная от знакомой системы евро, не поняла, много это или мало. На помощь пришел Огюстен, сунувший мальчишке сложенную вчетверо купюру (у меня тут же руки зачесались развернуть ее и посмотреть поближе, чем тут расплачиваются), вытащил из стопки газет одну и протянул мне.