Страница 166 из 173
- Готово, - наконец проговорил эскулап, отступая. - До вечера он дотянет.
- У мадам Гильотины будет немного работы, - заметил кто-то. Я невольно подняла руку и ощупала свою шею - о да, вряд ли перерубить ее будет трудно. Интересно, Бриссо в свое время не соврал мне, сказав, что приговоренный в последний момент ощущает лишь легкое дуновение ветерка? В любом случае, мне предстояло скоро проверить это.
Когда нас вели в Консьержери, ночь уже совсем рассеялась, и в свои права начал вступать новый день. После дождя воздух был удивительно свежим - в нем не осталось ничего от жары, в течение нескольких последних месяцев иссушавшей Париж. Медленно бредя по мостовой - наша унылая процессия передвигалась неторопливо в силу того, что лишь немногие были способны идти самостоятельно, большинство приходилось нести на носилках или, за неимением таковых, волочь под руки, - я крутила головой во все стороны, будто только что угодила в этот город, а не провела в нем почти полтора года. Странно, как я раньше не замечала, насколько это красиво - и маленькие, теснящиеся друг к другу дома с разноцветными ставнями и вывешенным из окон бельем, и Сена, с веселым плеском играющая первыми рассветными лучами, и Нотр-Дам, медленно расцветающий во всем своем великолепии под поднимающимся солнцем. Если бы у меня была возможность, я бы, наверное, каждое утро ходила на берег встречать рассвет. Если бы у меня была возможность…
В Консьержери нас ждала еще одна процедура, назначение которой осталось мне непонятным. Всех арестованных завели в зал, где заседал революционный трибунал, построили (ну, или положили) в одну шеренгу, даром что не по росту, и перед этой шеренгой ходил необыкновенно довольный собой Фукье-Тенвиль, задаваший каждому только один вопрос.
- Ты - Анрио? - слышала я его голос и слабое утвердительное мычание в ответ. - Ты - Кутон?
- Что он делает? - осторожно спросила я у стоящего рядом Антуана. Он, до сих пор смотревший, не моргая, куда-то вверх, поверх всех голов, с явным усилием перевел взгляд на меня и ответил, почти не размыкая губ:
- Опознает нас.
- Зачем?
- Так надо, - Сен-Жюст мимолетно пожал плечами. - Мы же вне закона. Нас не будут судить, просто прикончат ко всем чертям. Для этого достаточно только того, чтобы…
- Ты - Сен-Жюст?
Надтреснутый голос Фукье-Тенвиля раздался совсем рядом с нами, и я вздрогнула от неожиданности. Антуан наградил общественного обвинителя тяжелым взглядом, прежде чем скупо кивнуть и снова отвернуться. Я непроизвольно сжалась, ведь очередь была за мной.
- А ты… - Фукье посмотрел на меня и запнулся, забегал глазами по сторонам, будто в поисках подсказки, - а ты кто?
Неожиданная заминка привела тех, кто нас охранял, в состояние крайнего неудовольствия. Один из них, всю процедуру опознания давивший зевки, зло стукнул о пол древком своей пики и крикнул:
- Да чего с ней болтать!
- Точно! - поддержал его кто-то, стоящий где-то за моей спиной. - Это же шлюха Робеспьера!
- Слышишь, ты, - позабыв на секунду, где я нахожусь, я вспыхнула и резко обернулась к нему, - в морду давно не получал?
Охранник, не слишком-то впечатленный моей угрозой, усмехнулся и хотел было что-то ответить, но нас одернул сердитый голос Фукье:
- Сохраняйте порядок! Гражданка, - опустив мне на плечо руку, обвинитель заставил меня снова повернуться к нему, - отвечайте на вопрос. Вы кто?
Я почувствовала, как на меня устремляются сразу несколько заинтересованных взглядов. Даже Сен-Жюст, кого я в последнюю очередь могла бы назвать незнакомцем, словно бы тоже ждал моего ответа. Интересно, был ли это мой шанс? Судьба уже неоднократно посылала мне возможность выкрутиться из самой, казалось бы, безвыходной ситуации, может, и сейчас она бросала мне спасательный круг? Мысль эта подобно молнии вспыхнула в моей голове, и я, оглушенная ей, почувствовала, как медленно отступает залившее меня в ратуше оцепенение. Я не чувствовала больше ни отвращения от чужой крови, пропитавшей мою одежду, ни холодного страха перед грозившей мне гильотиной, ни боли за тех, кто был сейчас рядом со мной, поверженный, раненый или убитый. Щиплющая пелена перед моими глазами рассеялась, и все стало удивительно ясным и четким, даже желтоватое, рыхлое лицо Фукье, которое я хотела бы видеть меньше всего на свете. Я знала, что мне надо ему сказать, и заговорила, не сомневаясь ни секунды:
- Меня зовут Наталья Кремина. Когда-то я взяла себе прозвище “девушка-огонь”. Я работала вместе с Маратом, поддерживала Дантона, я писала статьи для “Старого кордельера”, я составила заговор с целью освобождения Камиля Демулена, я помешала Сесили Рено убить Робеспьера, а потом сама хотела его отравить… я вчера присоединилась к нему и его соратникам в ратуше, я уговорила его подписать воззвание против Конвента. Все это я делала по собственной доброй воле, никто не заставлял и не принуждал меня. Я могла совершить ошибки, но ни о чем не жалею и готова за все ответить. Достаточно?
Несколько секунд стояла звенящая тишина. Краем глаза я видела, что Сен-Жюст осторожно, боком, отступает от меня на пару шагов. Лицо Фукье оставалось бесстрастным, разве что он чуть прищурился, словно запоминая меня.
- Достаточно, - коротко молвил он и повернулся к продолжающей зевать охране. - Увести всех!
Распределяя арестованных по камерам, охранники особенно не заморачивались, хватая тех, кто стоял рядом. Поняв, к чему идет дело, я вцепилась в руку Сен-Жюста так сильно, что ничто в мире, наверное, не могло оторвать меня от него. Но охранники к этому и не стремились - втолкнули нас двоих в маленькое, затхлое помещение с единственным слуховым окном под самым потолком. Пол был устлан соломой, кое-где прогнившей, но удачно смягчившей мое неловкое приземление - от тычка грозного стража я не удержалась на ногах и упала, ободрав себе обе ладони. Боль дошла до мозга с каким-то опозданием - посмотрев на кровоточащие царапины, я поняла, что мне должно быть больно, и тогда свезенную кожу неприятно защипало. Увлекшись рассматриванием собственных рук, я даже не заметила, что дверь камеры снова открылась.
- Осторожно, - ухватив меня за шиворот, Сен-Жюст оттащил меня от входа, и вовремя - как раз в этот момент к нам почти что зашвырнули одного за другим еще троих обреченных: выругавшегося от падения на грязную солому Кутона, все еще бессознательного Робеспьера, чья неуклюжая, наспех сделанная повязка сбилась на сторону, открывая взгляду всех присутствующих ужасную рану на его лице, и Огюстена, испустившего жуткий вопль боли, когда его вслед за остальными без всяких церемоний бросили на пол.
- Бонбон! - не успела дверь снова закрыться, как я кинулась к нему. Он был чудовищно бледен, это было заметно даже в слабом освещении камеры, только губу прокусил до крови, и по его подбородку стекала, прочерчивая за собой розоватую дорожку, мелкая красная капля. Я осторожно вытерла ее краем рукава.
- Бонбон, что с тобой произошло?.. - голос мой сел, слова я проговаривала с трудом, ибо горло то и дело сводил мучительный, тяжелый спазм. - Как же ты…
- Я струсил, - прошептал он, морщась и тяжело дыша; при одном взгляде на его неестественно, жутко вывернутые ноги меня забила дрожь. - Я выпрыгнул из окна… думал, там невысоко…
- Бедный, - плакать, как оказалось, я еще могла, и прижалась щекой к пылающему лбу Бонбона, уже не сдерживая слез. Это было дико - знать, что он скоро умрет. Он не должен был умирать, ведь он никому не делал никакого зла, он, наверное, за всю свою жизнь не натворил и десятой доли тех мерзостей и глупостей, что натворила я. Все время нашего знакомства я тянулась к нему неосознанно, как к теплому и мягкому свету, и мы, наверное, могли бы быть счастливы вдвоем, если бы я… да даже не делала ничего - просто позволила ему шагнуть ко мне, заключить в объятия и никогда больше не отпускать.
- Помнишь, как мы познакомились? - вдруг спросил он, отстраняя меня; я с трудом выносила его внимательный, горестный взгляд, направленный, казалось, в самое мое сердце. - Ты мне на руки упала…