Страница 149 из 173
- Мы снова на вы? Как два года назад?
- На в… нет, конечно нет, - она нервно рассмеялась, и я, предчувствуя, что сейчас будет что-то любопытное, тихо снялась со своего места и выглянула из-за кустов. Это было рискованно, они могли меня заметить, но не в тот момент, ибо были полностью поглощены друг другом.
- Да, я получил, - сказал Робеспьер мягко, - и прочитал.
Они замолчали. Я не видела выражения его лица, зато хорошо могла разглядеть, как лицо Норы заливает румянец. Она глубоко вдохнула, будто готовясь что-то сказать, но издала лишь короткий невнятный звук и опустила глаза. Мне на секунду почудилось, что она стала меньше ростом.
Назойливо жужжащий комар опустился мне на левое плечо, но я, боясь выдать себя шевелением, не стала его стряхивать. Все мое внимание в один миг заняло то, как Робеспьер бережно взял Нору за руку и замер, будто не зная, что с ней делать. Нора никак не ответила на это и продолжала стоять, глядя на носки собственных туфель. Щеки ее из нежно-розовых медленно становились алыми.
- Элеонора, - вновь заговорил Робеспьер, и меня как прошило насквозь от никогда прежде мною не слышанной нежности в его голосе, - посмотри на меня.
Она подчинилась, подняла сверкающие глаза, и я чуть не заорала в голос: “Поцелуй ее, придурок!”. Кажется, это был второй раз, когда мне хотелось так сделать, но первый я не могла вспомнить, да и не важно это было совсем. Запах роз, окружавший меня, неожиданно стал густым и удушливым, и я не знала, как не задыхаются эти двое, но им, наверное, было бы все равно, даже если бы у них забрали весь воздух.
- Я очень глупая, да? - не отрывая взгляда от лица Робеспьера, Нора сделала маленький шажок к нему; теперь они стояли почти вплотную, ее грудь едва-едва не касалась его собственной. - Но я больше не могла…
- Вовсе нет, - вздохнул он и легко привлек ее еще ближе - теперь их лица разделяло совсем ничтожное расстояние. - Ты много умнее меня. Не знаю, сколько бы я еще не решился…
- Не решился на что?
Ответ на этот вопрос мог быть только один, и Робеспьер, несомненно, понял это так же ясно, как и я. Прошла секунда, а мир за это мгновение в очередной раз перевернулся вверх дном, и я поверить не могла тому, что увидела - обняв друг друга так крепко, что ничто в мире, казалось, не могло заставить их отпустить, Робеспьер и Нора самозабвенно целовались. И была в том, как они прильнули друг к другу, какая-то пронзительная, щемящая красота, которую я, несмотря на первый порыв вскрикнуть “Да он из тебя всю кровь выпьет”, ощутила себя не вправе нарушать. Лучше всего мне было просто убраться - это зрелище не для моих глаз. Мне-то не светит ничего подобного, единственный человек, который любил меня, остался в бесконечно далеком прошлом, а тот, кого… а любила ли я вообще кого-нибудь? Сейчас, взглянув на Робеспьера, который беспорядочно целовал лицо Элеоноры, и на нее, прижимающуюся к его груди и повторяющую срывающимся полушепотом его имя, я начала серьезно и горько в этом сомневаться.
Уходя, я все-таки напоследок громко задела какую-то ветку. Не знаю, назло или нет; в любом случае они даже не обернулись.
На кухне я налила себе воды в стакан и большими глотками осушила его. Но это не убило вставшее у меня в горле соленым комом жгучее чувство несправедливости. Почему счастливы все, но только не я? Разве я не заслужила того же, что сегодня в полной мере получил Робеспьер - чтобы кто-то был рядом и поддерживал, чтобы кому-то можно было безоговорочно доверить и свое тело, и свое сердце? Но нет, даже он оказался достоин счастья, а все, что остается мне - тосковать по тем, кто уже никогда не вернется.
- Натали, - услышала я за своей спиной голос Бонбона, - а я тебя искал…
- Я никуда и не уходила, - резко сказала я и, обернувшись, увидела, что мне протягивают куцый цветочный букетик. В нем даже несколько нарциссов было - болезненно-желтого цвета, выгоревших от солнца, удивительно не сочетающихся с какими-то мелкими полевыми соцветиями рядом с ними. Выглядело это все - и дурацкие цветы, и взволнованное, румяное лицо Бонбона, - таким издевательством над моими душевными муками, что мне на секунду захотелось сказать приятелю что-нибудь грубое. Но я успела вовремя остановить себя и ограничилась лишь хмурым вопросом:
- Что это?
- Я тебе принес, - сказал он, запнувшись, и непонятно улыбнулся. Но у меня было слишком поганое настроение для подобных дружеских сантиментов.
- Поставь в вазу, - бросила я в ответ и, подстегивая теснившимися в груди слезами, которые никто не должен был увидеть, вышла из кухни. Напоследок я заметила, как странно поник Огюстен после моего ответа, и поникли вместе с ним тоненькие стебли в его руке. Наверное, стоило извиниться за резкость, но я решила, что сделаю это вечером. Сейчас мне больше всего хотелось оказаться от этого чертова дома подальше, что я и сделала с величайшим удовольствием, ответив что-то туманное на вопрос Виктуар, когда я вернусь.
Как ни странно, в толпе я почувствовала себя лучше. Здесь я была никем и ничем - всего лишь неприметной тенью, на которой никто не задерживал взгляд, и это было совершенно нормально, и я ощущала от этого неимоверное облегчение. Никто не следил за мной, никто не трогал, никто не мешал идти, куда хочу, полностью углубившись в себя и воспринимая окружающий мир ровно настолько, сколько требуется для того, чтобы не врезаться в стену или столб. Раньше я никогда не думала, что мне может быть хорошо наедине с собой, но все же чего-то не хватало мне - может, чьей-то руки или плеча, о которое я смогу опереться, если все-таки споткнусь?
“Выкинь это из головы, - сурово приказала себе я, но одно дело было сказать, и совсем другое - сделать, - Тебе это все равно не поможет”. Но сосущее чувство одиночество все равно продолжало мучить меня, как ни старалась я отогнать его - впилось, как спрут, холодными щупальцами, и все теснее и теснее смыкало их вокруг груди.
- Гражданка, гражданка! - кто-то оттолкнул меня, занятую своими мыслями, в сторону. - Осторожнее! Едут!
Щуплый парень, оттеснивший меня с края мостовой, к стене дома, форменным образом спас мне если не жизнь, то пару костей - сделай я еще пару шагов, угодила бы под тяжелое колесо телеги, очередной телеги, везущей осужденных на казнь. Сегодня их было немного, всего человек тридцать, причем большинство - мужчины; почти все сидели неподвижно, глядя в небо и глубоко вдыхая теплый летний воздух, но кто-то сломался: уткнулся носом себе в ладони и сдавленно рыдал. Таких было всего двое или трое, но у меня от этого не прибавилось сил смотреть на них. Я поспешно отвернулась и принялась протискиваться сквозь собравшуюся толпу зевак, чтобы как можно скорее оказаться на другой улице. Сделать это оказалось неожиданно легко: зевак было не так много, как раньше, и в их голосах я с удивлением услышала нотки сострадания.
- Бедные парни, - вздохнула какая-то торговка, продающая разноцветные платки, - когда это кончится?..
- Вот уж не знаю, - сварливо ответила ей другая, торгующая погремушками. - Сил уже нет на это смотреть.
- Что тут поделаешь, - встрял в их разговор мужчина, до сих пор безотрывно наблюдавший за телегами. - Так хотел Неподкупный!
Услышав знакомое прозвище, я остановилась, хотя краем ума понимала, что лучше будет уйти. Но я не могла пропустить этого: угроза, до сегодняшнего момента бродившая по улицам, как и я, неясным призраком, наконец-то обретала материальную форму, воплощалась в словах, сказанных с плохо сдерживаемым гневом:
- Так хотел Неподкупный! Это он отправляет этих несчастных на смерть!
- Да что ты говоришь, Этьен, - торговка с платками испуганно прикрыла рот ладонью. - Он всегда действовал на благо народа, мы все это знаем…
Мужчина, которого назвали Этьеном, громко фыркнул.
- Откуда ты знаешь? Из его речей?
- Прекрати! - воскликнула торговка и зажала пальцами уши. - Я не хочу это слушать!
- Он прав! - вдруг вступилась за Этьена та, которая торговала погремушками. - Только Неподкупному нужны все эти бесконечные казни!