Конец партии: Воспламенение

Он даже не делал попытки защититься или оправдаться, даже не отступил. Думаю, вздумай я его ударить, его бы и это не тронуло никак.

- Так это вы, - почти прошептал он с облегчением, и пистолет выскользнул на траву из его руки.

- А кто еще? Святой Петр? Верховное существо?! - заорала я, наступая и наступая на него. - Кто еще, кроме меня, черт возьми, а?

Не знаю, нашел бы он для меня какие-то объяснения, но тут дверь дома распахнулась, и на лужайку высыпали все его обитатели. Возглавлял их Бонбон, первый подбежавший к нам, подобравший пистолет и ласково приобнявший брата за плечи.

- Максимилиан, - его тону позавидовал бы любой психиатр, общающийся с буйными пациентами, - тебе надо прилечь и отдохнуть… ты так устал за сегодня…

- По нему сумасшедший дом плачет, - прошипела я, но меня никто не слушал. Неожиданно вялого, впавшего в какое-то полусонное состояние Робеспьера сдали с рук на руке Норе, и она завела его в дом. Меня же сопроводил Бонбон.

- Извини его, - попросил он, когда мы зашли в дом, аккуратно откладывая пистолет на полку при входе. - Он какой-то странный сегодня после этого праздника…

- Надеюсь, это не войдет у него в привычку, - проговорила я недовольно, но скорее для проформы: от озлобления моего к тому времени мало что осталось. - Если он в следующий раз попробует сделать что-то подобное, я за себя не отвечаю…

Могла ли я представить в тот момент, что следующего раза не будет?

========== Глава 28. Проверка на прочность ==========

Прериальский воздух застоялся и при попытке его вдохнуть становился похож на горячую вату. В помещении Комитета Общественного Спасения, несмотря на открытые окна, царила духота - от жары все дрожало и расплывалось перед глазами, буквы сливались в единое черное пятно, но Робеспьер упорно продолжал писать. Он не отрывался ни на секунду, даже не достал платок, чтобы утереть катившиеся по его лбу капли пота. Рука его подрагивала, строчки срывались и проваливались, но он заставлял себя продолжать, хоть и с каждой секундой его все сильнее захватывало чувство, что он сейчас упадет в обморок.

Нельзя останавливаться. Нельзя оглядываться. Секунда промедления - смерть всему.

Кроме него, в помещении не было никого, и Максимилиан неожиданно хорошо представил, как он выглядит со стороны - бледный, высохший, скорчившийся на стуле в слишком большом для него помещении, как насекомое, помещенное под стеклянный колпак. Но он быстро выкинул из головы эту мысль. Отвлекаться нельзя. Секунда промедления - смерть всему.

Только громкий звук открывающейся двери заставил Робеспьера поднять голову. Перед глазами все покачивалось, он сморгнул раз, другой, чтобы понять, кто вошел в зал. Но слух подсказал ему быстрее, чем зрение - только одного члена Комитета могло сопровождать мерное поскрипывание множества металлических деталей. Кутон, конечно, кто же еще это мог быть. Удивительно, что он явился только сейчас - с утра его дождаться так и не смогли.

- Привет и братство, - протянул вошедший, как показалось Максимилиану, с ядовитой насмешкой. - Выглядишь отвратительно.

- Знаю, - коротко ответил Робеспьер, с сожалением откладывая перо. Впрочем, сожаление его граничило с внутренним облегчением - хотя работы осталось совсем немного, Максимилиан не мог задавить в себе малодушную радость от представившейся отсрочки. Меньше всего в жизни он хотел дописывать, а затем оглашать лежавший перед ним документ.

- Что произошло? - осведомился Кутон, подъезжая ближе на своем кресле. Робеспьер непроизвольно отодвинулся.

- Ничего. Все в порядке.

Конечно, Кутона эти слова не могли убедить. Он усмехнулся, коротко и едко:

- Настолько ничего, что сегодня утром я получил это милое письмо?

- Что? - Робеспьер недоуменно поморгал. - Какое письмо?

Через секунду перед ним с шелестом опустилась испещренная четкими печатными буквами бумага. Ничего особенного на первый взгляд - несколько абзацев текста, печать и чья-то замысловатая подпись в конце. В первую секунду Робеспьер не понял, в чем дело, но тут, стоило ему вглядеться в тисненую эмблему, алевшую внизу листа, его сердце забилось так быстро, будто он только что пробежал несколько кругов вокруг Лувра.

Слова “Свобода, вечность, братство”, выбитые на ровном треугольнике, говорили сами за себя. Не веря в то, что видит, Максимилиан поднял глаза на Кутона. Тот, несомненно, прочитал все по выражению его глаз.

- Почитай. Станет еще интереснее.

Протерев глаза и поправив очки, Робеспьер пробежал глазами по строчкам. В груди у него неожиданно начал тесниться совершенно неуместный в подобной ситуации смех, и Максимилиан сжал губы, боясь, что если наружу вырвется хоть смешок, вместе с ним навсегда ускользнет рассудок.

- Они хотят, чтобы я тебя убил, - своим обычным тоном, будто речь шла об утреннем кофе, заговорил Кутон. - Не знаю, как они себе это представляют. Что я возьму нож и воткну тебе в сердце, как намеревалась сделать эта девица… как ее… Рено? Неважно. В общем, мне бы все равно не хватило для подобного предприятия ни роста, ни сил.

Робеспьер отложил письмо и попытался сосредоточиться, но это было нелегко: жара вкупе с навалившимся потрясением разъедала мозг, плавила мысли, и все, на что его хватило - лишь полубесчувственно произнести:

- Значит, ты все это время…

- Не драматизируй, - отрезал Кутон. - Да, меня посвятили в братство восемь лет тому назад. Но я уже много лет не поддерживал с ними никаких контактов. Думал, они про меня забыли. Оказалось, нет.

Робеспьер продолжал мрачно смотреть на него. Он хотел сказать многое, но слова разбегались в стороны, едва подобравшись к горлу.

- Но я вольный каменщик, этого не отнять, - сказал Кутон, подождав и поняв, что ответа на свою предыдущую триаду не дождется. - И пришел сдаваться на твою милость.

Поначалу Максимилиан не уловил смысл его последних слов.

- Милость?.. - пробормотал он и удивился, как чужеродно прозвучало в его устах это слово.

- Именно, - Кутон забрал у него из-под носа бумагу и решительно скомкал ее в ладони. - Мы многое проделали вместе, и я не собираюсь подчиняться чьему-то решению тебя устранить. У меня все еще осталось понятие о принципах, и…

- Зачем? - отрывисто спросил Робеспьер, перебивая его. - Ты мог ничего не говорить мне. Сжечь это письмо и обо всем забыть.

Кутон замолк. Повисшая тишина была настолько пронзительной, что было слышно, как в другом конце зала в стекло бесплодно стучится жужжащая муха.

- Я хотел предупредить тебя, - наконец произнес Кутон. - Не знаю, чем ты умудрился их так разозлить, но скажу тебе сразу - если ты задумал противостоять им, выброси из головы все, что было раньше. Это все были детские игры - все то, что мы делали до сих пор. Если они настроены решительно, то не будут считаться со средствами.

- Я знаю, - тоном, полным презрения, процедил Робеспьер, и сделал то, чего никогда не позволил бы себе ранее - решительно подвинул свои бумаги к Кутону, не думая о том, что проект нового закона еще не окончен. - Мы тоже.

Брови Кутона медленно поползли вверх. Протянув руку, он взял бумаги, подул на непросохшие чернила и принялся читать. Робеспьер бесстрастно наблюдал, как медленно заливается бледностью его лицо. Несмотря на сковавшую воздух духоту, в груди у Максимилиана было так холодно, что больше уже ничего не болело.

- Ты же понимаешь, - вкрадчиво сказал Кутон, закончив чтение, - что этот закон может подвести под гильотину кого угодно?

- Понимаю, - Максимилиан кивнул. - Девушка из… братства, когда уходила от меня, сказала, что они могут быть где угодно. Любой может носить под одеждой масонский символ. Но мы найдем их, кем бы они ни были, и они понесут свое наказание.

Кутон отчетливо дернулся, но продолжал испытующе смотреть на своего собеседника, словно ожидая еще чего-то. Робеспьер глубоко вдохнул. Объяснения подобного рода всегда давались ему нелегко.

- Они угрожали мне и тем, кто мне дорог. Они угрожали республике, и я не могу позволить, чтобы ее использовали как средство для осуществления своих мелочных предприятий. Что бы они ни говорили, революция была совершена народом и для народа, а не для кучки франтов, воображающих себя вершителями мировых судеб.