Конец партии: Воспламенение

Пожалуй, прав был тот, кто сказал, что от судьбы не убежишь.

========== Глава 26. Дежа вю ==========

Со стороны могло показаться, что жизнь в доме Дюпле полностью вернулась на круги своя, но одного более-менее внимательного взгляда могло хватить, чтобы понять, что это далеко не так. Родственной теплотой и заботой не пахло больше в комнатах; на смену ей пришла беспросветная горечь, сменяемая холодом и подозрительностью. Последнее, конечно, в большей степени относилось ко мне: все, кроме Бонбона, косились на меня, как на общего врага, заставляя меня с нежностью вспоминать несколько недель, проведенные с Клер - тогда я не чувствовала себя чужеродным, раздражающим существом, напротив, меня поддерживало ощущение, что я кому-то нужна. Но я и подумать не могла о том, чтобы попытаться найти теперь ее, затерявшуюся в переулках и клоаках Парижа, сгинувшую в них подобно путнику, забредшему в кишащую хищниками лесную чащу. Я лишь надеялась, что с Клер все будет хорошо, и раскручивающийся маховик террора не сметет ее вместе с теми, кто случайно угодил под его смертельный размах. По крайней мере, в проезжающих телегах заметить ее мне не удавалось. Это было единственным, что могло внушить хоть какой-то оптимизм.

Казни продолжались и вошли уже в порядок вещей: не проходило и дня, чтобы из трибунала на эшафот не увозили новых осужденных. Гильотину перенесли из центра города куда-то в отдаленный его район, удовлетворив жалобу парижан, которым осточертел запах крови, впитавшийся не только в саму площадь Согласия, но и во все окрестные улицы. Впрочем, и там, как я слышала, ужасное орудие не продержалось долго - теперь его возили по городу из конца в конец, не зная, где пристроить, и я пару раз, гуляя по городу, натыкалась на скрипящую повозку, от которой, пусть и страшный груз ее был прикрыт плотной черной тканью, люди резво расходились в стороны, сдерживая то отвращение, то испуг.

Робеспьер, казалось, полностью отрешился от происходящего. Я продолжала ненавидеть его - до такой степени, что меня передергивало при его появлении, и я старалась как можно быстрее оставить помещение, где он находился, - но он, на свое счастье, почти перестал показываться в доме. Дневал и ночевал он в Комитете, хотя Нора много раз просила его хотя бы отдыхать приходить домой.

- Мне жаль, - неизменно отвечал Робеспьер, - но у меня совсем не осталось времени для отдыха.

Элеоноре приходилось отступить, но несколько раз вечерами, когда мы в очередной раз заканчивали ужин без главного постояльца, я слышала, как она тихо плачет, заперевшись в своей комнате. Я бы попыталась как-то поддержать ее, если бы она хоть раз выразила желание поговорить со мной, но всякий раз, стоило мне обратиться к ней хотя бы с невинной просьбой передать солонку, она бросала на меня такой взгляд, что у меня сразу отпадало желание пытаться начать разговор. Поэтому я сочувствовала ей с почтительного расстояния и… платила Робеспьеру той же монетой, что и она мне.

Я ничего не говорила, конечно же. Я понимала, что одно неосторожное слово может послужить достаточным поводом, чтобы меня потащили под трибунал, и не собиралась доставлять Робеспьеру такого удовольствия. Поэтому я, смирив себя, молчала, но пыталась делать это достаточно красноречиво. Не знаю, удавалось ли мне это - Робеспьер казался ко всему безразличным и будто бы вовсе не замечал, что я демонстративно стараюсь избегать его общества, - но я прикладывала все усилия, чтобы он не забывал, как я к нему отношусь. Дошло до нелепого: один раз меня до такого бешенства довел его равнодушный вид, что я не удержалась и будто бы нечаянно смахнула ему на колени чашку с чаем.

- Ой, - я даже притворяться не стала, что огорчена, - я случайно…

Робеспьер тяжело поднял на меня взгляд, и меня продрало изнутри от застывшего в его глазах выражения.

- Я понял. Ничего страшного.

- Пойду-ка я к себе, - тут же проговорила я, увидев, что к пострадавшему уже приближается мадам Дюпле с салфеткой. - Аппетит что-то пропал…

Никто меня не останавливал, только позже, перед отходом ко сну, меня в коридоре подстерегла Нора. Она ухватила меня за локоть, да до того цепко, что я чуть не вскрикнула, и с силой придавила к стене.

- Почему ты такая неблагодарная? - в голосе ее клокотала ничем не прикрытая злость. - Он тебе помог, он тебя сюда привел, а ты…

- Я хотела уйти, - отбрила я, - меня обратно вернули. Еще вопросы?

- Он хотел как лучше!

- Почаще повторяй себе это, - хмыкнула я и, пользуясь тем, что она ослабила хватку, высвободила руку. - А заодно вспомни, скольких людей он убил. Может, тебе это о чем-то скажет.

И ушла, оставив ее полыхать от ярости в одиночестве. Но, как ни странно, ей удалось своими словами что-то внутри меня задеть, пробудить в моей душе уснувший было голос, который последние несколько лет всегда, не стесняясь слов, выговаривал мне, если я поступала неправильно или непорядочно. Обладатель этого голоса приснился мне в ту же ночь, и я, не скрывая своей радости, бросилась к нему.

- Ваше Величество!

Но он оставался молчалив и строг - совсем не похож на того себя, каким я его знала. Я чувствовала, что он пытается что-то сказать мне, но не может пробиться сквозь разделяющий нас невидимый барьер, и от этого приходила в отчаяние.

- Что мне делать? - крикнула я во весь голос, надеясь, что он меня услышит. Но он даже не шелохнулся, не повел даже бровью, и я от этого странного равнодушия пришла в испуг.

- Подскажите мне! - вновь закричала я, думая, что уж это должно сработать. - Что я делаю не так?

Но он так и не ответил мне ничего, а потом сон оборвался - так резко, будто его обрезала чья-то безжалостная рука. Я проснулась вся в поту, ничего не понимающая, и долго думала над тем, что мне пришлось увидеть, ворочаясь в постели, не в состоянии заставить себя снова заснуть. Неудивительно, что весь день я провела разбитая и рассеянная, но заметил это лишь Бонбон - единственный из обитателей дома, кто продолжал проявлять ко мне внимание:

- Ты не болеешь?

- Нет, нет, - покачала головой я, стараясь приобрести по мере бодрый вид. - Просто… не выспалась.

- Как я тебя понимаю, - сказал он и подавил зевок. - Я и сам уже забыл, что такое высыпаться…

На прощание поцеловав меня в щеку, он ушел, а я, так и не придумав, чем можно себя занять, весь день провела дома, валяясь с книжкой - Антуан, перед тем, как снова уехать в армию, подкинул мне из собственной библиотеки какую-то поэму про взятие Иерусалима. Поначалу я читала ее, с трудом продираясь сквозь архаичный перевод, но спустя пару десятков страниц втянулась и даже самые заковыристые обороты стала воспринимать легко, как будто они были написаны на моем родном языке. Впрочем, мне последнее время часто казалось, что французский действительно стал моим родным - по-русски общаться было не с кем, разве что я иногда, желая убедиться, что не забыла язык совсем, могла тихонько, чтобы никто не слышал, поговорить сама с собой. Правда, с собой говорить получалось плохо. Тогда я представляла себе Андрея и воображала, что разговариваю с ним.

- Я скучаю по тебе, - сказала я вслух, оторвавшись от текста и протерев уставшие глаза: Антуан явно мусолил книгу не один раз, буквы кое-где затерлись до того, что их сложно было различить.

- Я знаю, - отозвался Андрей. - Я тоже по тебе скучаю. Зачем ты бросила меня?

- Я тебя не бросала, - возразила я. - Я не знала, что так выйдет. Если бы я знала… наверное, никогда не уехала бы.

- Возвращайся, - с тоской сказал он; я вздрогнула, потому что мне на секунду почудилось, что голос его, осипший и сдавленный, действительно звучит рядом со мной. - Я без тебя не могу.

Это было для меня слишком, и я, позволив книге выскользнуть из руки на пол, отвернулась в подушку и зарыдала. Андрей спокойно ждал, пока я наплачусь и снова смогу заговорить. Он тоже отличался от того, кого я когда-то знала.

Не знаю, сколько бы я лежала так, уткнувшись носом в повлажневшую ткань, но тут снизу раздался голос Норы, выдернувший меня из звенящего полутранса: