Страница 4 из 40
– Так, ничего страшного, – ответила Катя и принялась слишком медленно уворачиваться от поцелуев в шею.
– Да фигня! Небольшой ушиб, и все!
Поезд дернулся, чуть поднабрал ход, и я неосознанно, поддавшись исключительно механическому рефлексу, отвернулся от них и уставился на стекло с надписью «Не п ис о ться». По привычке, я мысленно исправил грамматическую ошибку.
22.11.02, район станции метро «Купчино», 21:20
Дом, в котором жила Катя, оказался двенадцатиэтажной коробкой. Это несколько меня разочаровало. Я думал, что девушка такой красоты должна и жить чуть ли не в отдельном особняке. Но я ошибся. А Тесаку было похуй.
Они поднялись к ней минут сорок назад, и теперь я в одиночестве за столиком в средней руки закусочной изучаю строение постсоветской эпохи. Как в муравейнике, этаж ютится на этаже, бесконечные балконы, заваленные полуистлевшей рухлядью, забитые гнилыми досками, поверх которых болтаются ошметки полиэтиленовой пленки. Унылые, изможденные временем блочные каркасы – вот настоящий символ уходящей эпохи первоначального накопления! БЛЯ!!! Как-то все это не могло совместиться в моем сознании с образом той девушки. Очнись, старик, сказал я себе, это жизнь! А она точно будет пореальнее всяких там грез!
На наручном хронометре Festina стрелки застыли на отметке девять часов двадцать минут. Я подумал, что и мне пора бы завести в скором времени подругу сердца, а то не прельщает перспектива везде болтаться за этой парочкой. Я заказал еще одну чашку крепкого кофе. Несмотря на малый внутренний объем кафешки, напиток этот здесь умели готовить. Неожиданно в голову пробралась мысль, связанная с моим будущим. Я подумал о том, что можно было бы открыть подобное заведеньице у себя в Гатчине. Местное хулиганье хорошо меня знает, приставать не будет. Мама уволится с работы и перейдет к нам помогать в приготовлении пищи. Катя станет разносить еду по столикам, я – принимать заказы, а Тесак – мыть посуду... Пора входить в стадию оседлости и кончать с кочеванием от одной крайности к другой! БЛЯ!!! Ты, чувак, начинаешь рассуждать, прямо как все эти долбаные бизнесмены! Что с тобой? Очнись! Это реальная жизнь!!!
– Эй, чувак, ну ты чего? Никак обосрался!
Тесак стоял возле столика, упираясь головой почти в потолочные балясины, и тряс меня за плечо. Я устало бросил на него взгляд. Счастливое лицо осчастливленного мужчины. Его улыбка напомнила мне судорогу лицевой мышцы, которая произошла с моим отцом после жуткой пьянки. Тогда он примерно так улыбался, только изо рта валила пена и, лежа на полу, его тело тряслось, будто к нему подключили двести двадцать. Хорошая аналогия, подумалось мне.
– Потрахались, теперь можно и в путь? – небрежно бросил я.
Тесак вынужден был по-всякому проглотить эту пилюлю. Во-первых, потому что мы друзья; во-вторых, настоящих друзей никакой женщиной не разольешь. Разве только очень красивой!
– Она заснула... – будто оправдываясь, промямлил Тесак.
«Еще один Прыщ! На хуй мне нужны твои оправдания!»
– Едем ко мне, – я продолжал в такой же манере. – Да, и застегни ширинку – не каждому прохожему приятно, когда ему машут членом.
22–23.11.02, электричка на Гатчину, «хрустальная ночь»
Мы поехали ко мне по двум крайне важным причинам. Во-первых, сидеть у Прыща на хате мы по этическим причинам не могли – слишком долго там тусовались; во-вторых, и это самое главное, к себе домой Тесак ехать пока не мог, лучше как можно дольше отсидеться в это горячее время где-нибудь, чем необоснованно рисковать. Это не правило солдата армии ТРЭШ, это просто жизненное наблюдение.
Ментов на Балтийском вокзале не наблюдалось, и мы спокойно затоварились – по три банки в каждые руки – пивом «Три богатыря. Бочковое» в алюминиевых банках. Расплата произошла. Мы сели во второй от головы электропоезда «тихий» (т.е. без оглушительного рева компрессоров) вагон. Народу под конец дня в пятницу обычно набивается битком, так, что аж мозги из ушей лезут. Но сегодня было на удивление спокойно. Я уже видел звериный оскал на лице Тесака и прекрасно знал, о чем задумалась эта голова, сидящая напротив меня. И я решил: «А какого хрена?! Почему бы и нет!»
Мы выдули все банки с пивом, и алкоголь начал потихонечку впитываться желудком, и чувствовалось, как кровь всасывает ядовитого змия, а тот, в свою очередь, все глубже проникает в организм. Мысли затуманивались мифическими образами, и я терял контроль над своим телом. Переглянувшись, мы поняли состояние друг друга и поплелись в конец поезда. Я шел по вагонам как по бесконечному коридору, пытался удержать равновесие, но это не всегда удавалось, и мое тело, ведомое инерцией, облокачивалось на спинки, падало плашмя на сиденья и скатывалось на пол. Тесак держался лучше меня, он практически не падал, изредка его сильно покачивало из стороны в сторону. И меня посетило внезапное озарение, я понял, почему все так происходит: во мне сидела злость на Тесака, мой мозг одурманивался и воздействием алкоголя, и яркой вспышкой ненависти за Катю, если хотите, это было нечто вроде ревности. Смех, недобрый смех возник в легких и быстро поднялся до голосовых связок. Я смеялся, смеялся над собой и над своей злобой, я чувствовал боль и скорый взрыв адреналина в крови. Тесак вздрогнул и оглянулся на меня, боль и страх на сотую долю секунды промелькнули в его глазах, но буквально тут же сменились уважением и преданностью, я увидел снова старого доброго Тесака.
Я заметил на краю сознания, как неожиданный отблеск открываемой стекольной рамы, зарождающуюся новую симфонию. Я назвал ее симфонией Бога. Я стал Богом, я ощущал себя живым Богом, которому подвластны и моря, и реки, и поезда... Рокот пробуждающейся музыки: тревожные мерцания звуков скрипок, пока слабо уловимый треск барабанных палочек, как предвестники бури, звучали утробные извержения туб. И неожиданно свою партию начали литавры с валторнами...
– Начнем отсюда!
Я смотрел на улыбку зверя на лице моего другана. В голове раздался гонг. Пауза. Оркестр выдерживает паузу. И это началось!
Логическое отступление: Когда бьете стекла в электричках, надо следовать двум основным правилам:
I. Бить лучше локтем, причем на вас должна быть старенькая, но крепенькая куртка с меховым подбоем. Если же у вас ее нет или время года такое, что человек в такой куртке выглядит слишком странно на улице, то есть другой вариант – нужно обмотать очень плотно шарфом или шапкой кулак, вплоть до запястья.
II. Начинайте бить стекла не с самого последнего вагона – так машинист хвостовой части заметит происходящее в поезде быстрее, – а с предпоследнего. В общем, с того вагона, где народу поменьше.
Резкий пронзительный звук бьющегося стекла наполнил вагон в один момент. Тесак работал по правой, я – по левой стороне. Только после того, как мы начали бой стекол («хрустальную ночь»), я заметил пару пассажиров в начале вагона. Мы постепенно продвигались к ним. Тетка быстро поняла, в чем тут дело, и с округлившимися от страха глазами побежала прочь из вагона. Второй пассажир – мужчина лет сорока, крепкого телосложения – сидел как приклеенный и невозмутимо наблюдал за нами.
Я в неистовстве пытался разбить неподдающееся двойное стекло и использовал для этого даже ноги. Я заметно подвыдохся, но оркестр лишь заканчивал интерлюдию. Теперь скрипки заглушались стрекотом малого барабана, трубы – тубами, а фаготы – контрафаготами.
Во мне билась сила музыки разрушения, подкрепленная яростью и алкоголем. Я буквально пытался удержать свою душу на месте, дабы она не выскользнула из тела! Адреналин хлестал во все стороны и стал бить, как нефтяная скважина, еще сильнее, когда я заметил кровь на незащищенном кулаке. Я завыл на весь вагон, но не от боли, нет, от того величайшего действа, которое мы с Тесаком развернули!
Вдруг оркестр стих: чуть слышно звучала одинокая флейта, задевая глубинные струны в душе. Я оглянулся и увидел, как Тесак пробует разбить раму возле чертовски невозмутимого мужика. Мой друган бьет все чаще и чаще локтем в стекло и, выдохшись, делает разбег для того, чтобы разбить раму с ноги. Но именно в этот момент я чувствую, как к одинокой флейте присоединяется штук пять гобоев, а затем и один бас-кларнет. Секунду спустя мужик хватает разбежавшегося Тесака за ногу, разбившую стекло, и валит на пол. БАХ! Это ударили цимбалы. БАХ! Мужик теперь сидит на Тесаке и усердно работает кулачищами. Бу-у-ум! Рокочут литавры.