Страница 13 из 19
— Уж поверь — получится. Ты, главное, не старайся писать гениально, пиши, как на душу ляжет. Если что — поправить всегда сможешь. И прости за совет: побольше рифм с открытой гласной, а шипящих хоть бы и вовсе не было, оперные певцы этого не любят.
— Но…
— Всё, иди, стихи наружу рвутся. Вечером возвращайся, попоём, чайку попьём — я дал Ольге кассету, чистый блокнот и автоматический карандаш.
Она шла по двору, сначала в раздумье, а потом — как спортсменка в прыжковом секторе, примериваясь к планке.
А я сел на велосипед и поехал на Дальнее Озеро. Солнечной энергией питаться.
Вышло, правда, не очень. Озеро было на месте, солнце тоже, а вот народу немного. То есть почти совсем никого. Трое мужиков неспешно устанавливали доску «Купаться строго воспрещено». Я спросил у того, кто помоложе, в чём причина. Причина в том, ответил мужик, что в озере нашли двух пацанов. Не из городских, не дачники, и не местные тож. Лет семи. Вот народ и сторонится.
— Когда нашли-то?
— Вчера вечером. Ты-то сам дачник, что ли?
— Дачник, — согласился я. — Ну, почти. В Сосновке живу. В институте учусь. Буду, то есть.
— То-то морда знакомая. Ты это, осторожно. Народ подозрительный. Прилететь может.
— Спасибо, учту. А милиция что?
— А что милиция? — мужичок посмотрел на озеро. Следов милиции на воде не было. — Вот запрещение велели повесить. Чтобы, значит, прочитали и не тонули. Да только ведь панцанов потом притопили, а сначала… — он сплюнул, и стал прибивать ненужный гвоздь, видом показывая, что и без меня ему тошно.
Ну, я понятливый.
Поехал назад.
Вот, значит, как.
И вспомнилось, что не так давно мне на этом озере было неблагостно. Предчувствие? Послечувствие? Просто смятенная душа всяко лыко в строку ставит?
В общем, загорал я на даче. В тени. Перемежая лежание на боках легкими упражнениями на развитие мышц. В специально огороженном месте. Что я, совсем того — показывать немощные упражнения всем желающим? Нет, я не то, чтобы совсем глиста, но мускулатурой не потрясаю. А хочется потрясти? Нашёл маленькие, килограммовые гантельки. Начинать следует с доступного. А книгу упражнений Мюллера помнил наизусть. Вообще наизусть я помнил изрядно. Даже «Евгения Онегина». Одно слово — ботан. Хотя… Хотя как раз «ботан», похоже, не то слово. Не ко двору. Зубрила, пожалуй, будет ближе. И, как высшая стадия — зубрила-очкарик. Но я точно не очкарик. А насчет зубрилы жизнь покажет. Ничего плохого тратить время на учение не вижу. Сотни часов за «Блютнером», сотни часов семейных уроков пения, композиции, драматургии даже — разве плохо?
Сотни часов прокачки опорно-двигательной системы? Начну с получаса в день. Общефизической подготовки. А там видно будет. Учеба, да ещё в медицинском, говорят, требует двадцать пять часов в сутки. Пугают. Смотрел я на студентов. А более на студенток. Разные. Совсем уж изможденных не видел. А остальное решается вкусной и здоровой пищей. Хотя, конечно, если денег мало или вовсе нет… Ведь поступают же дети колхозников, и ещё какие дети! Встречал в Артеке. Картошку чистить не умеют, а туда же — мы, дети колхозников, право имеем!
Картошку я чистить не стал, а привёл в порядок написанное ночью. И переписал в особую нотную тетрадь, подаренную мне маменькой на пятнадцатилетие. Всякая маменька, верно, думает, что сын у неё Моцарт, Пушкин и Шишкин в одном лице. И да, в шестом классе я написал симфонию «Третья космическая». Третья — это не счет симфониям|, это скорость. Написал, а потом полгода работал над оркестровкой. Учил меня этому Симон Фляк, мамин тайный вздыхатель. Но в дело симфония не пошла — слишком уж новаторская, народ ещё не готов к такой музыке.
Вот тебе, народ, другая музыка.
Переписка заняла немало времени: я старался, во-первых, и выверял звучание, во-вторых. Иной раз в голове звучит, а рояль говорит — не то. А иной раз и наоборот. Блютнеру я привык доверять. Меньше, чем голове, но привык. А с учетом экзаменационного синдрома (так я решил назвать случившееся, и научно, и туманно), проверка не помешает.
Не помешала. Не изменил ни одной ноты.
Теперь можно и партитуру писать. Милое дело: скрипки, тромбоны, ударные — и всё это богатство в голове.
Ольга пришла не одна. С отцом, Андреем Николаевичем.
— А у меня как раз самовар вскипел, — сказал я. — Торт, правда, вафельный, но зато шоколадный.
— Торт не убежит, — сказал Андрей Николаевич. — Ты мне вот что скажи, Миша.
И замолчал. Ждал, что начну потаённые мысли выкладывать. А я принес в гостиную самовар, тульский, электрический, затем заварочный чайник и три чашки на подносе, и уже третим заходом обещанный торт, «Классика», со скрипкой.
— Какой чай любите? — спросил я.
— А у тебя что, разные?
— Черный, зеленый, и желтый.
— Что за желтый?
Я достал пачку «Липтона» в пакетике, папеньке в пайке дали. В честь победы над Германией.
— Сказал бы я, на что он похож, твой желтый чай, да не при дочке.
Ольга же изображала переводчицу с китайского. Поскольку китайского никто из присутствующих не знал, она притворялась статуей. Согласно китайского протокола.
— Не нравится желтый, пьем грузинский, — ответил я. Заварил чайничек (без особого старания, грузинский как ни заваривай, будет одинаково).
Разрезал и торт, разложил на блюдечки. Как, интересно, полагается брать вафельный торт? Руками?
— Значит, ты решил оперу написать? — сказал первый секретарь обкома.
— Почему решил? Уже написал.
— Вот так взял — и написал?
— Это бывает. Хоккеист взял да и забил три шайбы за период. А что долго и упорно тренировался, что работала вся команда, как бы и не в счёт.
— И зачем тебе Ольга?
— Других поэтов я не знаю. Но уверен, что у Ольги получится. Зачем искать хитрости, когда всё на поверхности?
— И то, что папа у Оли может протолкнуть на сцену твою оперу, значения не имеет?
— Всегда приятно иметь «Аврору» в запасе, но главное в другом. Я считаю, что опера хороша, это первое. Я считаю, что она ко времени, в будущем году — тридцатилетие десанта на Малую Землю, это второе. Ну, и, наконец, лучше написать оперу, чем не написать, это третье.