Страница 2 из 21
Хирург
Н.Л. Чистякову
Порой он был ворчливым оттого,что полшага до старости осталось.Что, верно, часто мучила егонелегкая военная усталость.Но молодой и беспокойный жарего хранил от мыслей одиноких –он столько жизней бережно держалв своих ладонях, умных и широких.И не один, на белый стол ложась,когда терпеть и покоряться надо,узнал почти божественную властьспокойных рук и греющего взгляда.Вдыхал эфир, слабел и, наконец,спеша в лицо неясное вглядеться,припоминал, что, кажется, отецсмотрел вот так когда-то в раннем детстве.А тот и в самом деле был отцоми не однажды с жадностью бессоннойискал и ждал похожего лицомв молочном свете операционной.Своей тоски ничем не выдал он,никто не знает, как случилось это, –в какое утро был он извещено смерти сына под Одессой где-то…Не в то ли утро, с ветром и пургой,когда, немного бледный и усталый,он паренька с раздробленной ногойсынком назвал, совсем не по уставу.Мать
Она совсем немного опоздала,спеша с вокзала с пестрым узелком…Еще в распахнутые окна залавиднелось знамя с золотым древком,еще на лестнице лежала хвоя,и звук литавр, казалось, не погас…Она прошла с дрожащей головою,в глухом платке, надвинутом до глаз.Она прошла походкою незрячей,водя по стенам сморщенной рукой.И было страшно, что она не плачет,что взгляд такой горячий и сухой.Еще при входе где-то, у калитки,узнала, верно, обо всем она.Ей отдали нехитрые пожиткии славные сыновьи ордена.Потом старуха поднялась в палату, –мне до сих пор слышны ее шаги, –и молчаливо раздала солдатамдомашние ржаные пироги.Музыка
С утра в конторе щелкала на счетах,в очках, платком замотана до глаз.И было в ней от хмурой птицы что-то,и что-то в ней отпугивало нас.Мы очень мало знали друг о друге.Откуда в лазарете эта тень?Тревожной сводкой начинался день,росли морозы, подступали вьюги.Бывало, что усталость верх бралаи согреваться становилось нечем.Но я ведь не об этом начала,я начала о женщине…Тот вечербыл тише и угрюмее других.Почти стемнело. В коридоре где-тостеклянный звук разбился и затих.И показался на мгновенье светом.Рояль отвык. В углу закоченев,он весь скрипел и охал от натуги,но беспощадно старческие рукибудили в нем отчаянье и гнев.И словно хрустнул, расколовшись, лед,и мраку нет на свете больше места –один порыв, один прямой полет,все на пути сжигающее presto.В очках, платком замотана до глаз,как будто бы с охрипшей вьюгой споря,она до ночи согревала насв продрогшем лазаретном коридоре.…И, робко взяв пьянистку за плечо,не отводя от белых клавиш взгляда,старик казах проговорил: «Еще».Потом подумал и прибавил: «Надо».Кукла
Много нынче в памяти потухло,а живет безделица, пустяк:девочкой потерянная куклана железных скрещенных путях.Над платформой пар от паровозовнизко плыл, в равнину уходя…Теплый дождь шушукался в березах,но никто не замечал дождя.Эшелоны шли тогда к востоку,молча шли, без света и воды,полные внезапной и жестокой,горькой человеческой беды.Девочка кричала и просилаи рвалась из материнских рук, –показалась ей такой красивойи желанной эта кукла вдруг.Но никто не подал ей игрушки,и толпа, к посадке торопясь,куклу затоптала у теплушкив жидкую струящуюся грязь.Маленькая смерти не поверит,и разлуки не поймет она…Так хоть этой крохотной потерейдотянулась до нее война.Некуда от странной мысли деться:это не игрушка, не пустяк, –это, может быть, обломок детствана железных скрещенных путях.«Я знаю – я клялась тогда…»
Я знаю – я клялась тогда,что буду до конца верна,как ни тянулись бы года,как долго бы ни шла война.Что все – с тобою пополам,что ты один мне только люб,что я другому не отдамни жарких слов, ни верных губ.С повязкой влажной и тугойв жару метался тот, другой.И я, дежурная сестра,над ним сидела до утра…Он руку женскую к грудитоскливо прижимал в бредуи все просил: «Не уходи».И я сказала: «Не уйду».А после, на пороге дня,губами холоднее льда,спросил он: «Любишь ли меня?»И я ему сказала: «Да».Я поклялась тебе тогда, –но я иначе не могла…Обоим я сказала «да»и никому не солгала.