Страница 50 из 120
— Резвый граф, — хохотнула за моей спиной Алексеева.
Зараза такая, обошла с фланга. Притаилась в тени забора.
Ну сучка… Держись.
Я взревел, всего на миг закрыл глаза и зачерпнул столько родовой силы, что тело едва выдержало. Благо Род одобрил мое решение и распахнул двери источника настежь. Я направил все на Алексееву. Бил ковром «Колобков» как картечью — выпустил сразу больше десятка, и все кучно вошли в тело противницы, разметав ее «Берегиню».
— На, дрянь! — Обезумев от боли, усталости, но в то же время и от переполнявшей меня силы заорал я. — Жри-не подавись!
Не останавливаясь, я зарядил в нее шквалом огня. Оставшаяся без защиты девушка истошно закричала, и я увидел, что ее одежда загорелась. Но спешить на помощь времени не было. Как и желания.
Я подхватил цилиндр, зажал его в зубах и принялся забираться по лестнице, стиснув зубы от боли. Раненая рука горела так, словно ее облили кислотой.
В меня вошла еще одна «Коса», я дернулся, но удержался. Теперь горел еще и бок. Горел так, словно мне всыпали плетью.
Вышка качнулась, рядом со мной пролетело несколько «Жар-птиц» — но все попали не в меня, а в вышку. Деревянную…
Ввалившись наверх, я перекатился и пополз к флагштоку. Вышка закачалась, застонала — и я понял, что кто-то бил по ней чем-то мощным. Горькушин и Ермолов поливали мой насест таким шквалом огня, что, казалось, пламя стало жидким. Потянуло гарью. Эти идиоты что, решили спалить меня «Жар-птицами» вместе с вышкой?
Я выплюнул цилиндр, потянул за колечко и размотал флаг. Выставил вокруг нас с флагштоком «Покров» на скорую руку, молясь о том, чтобы он смог поглотить хоть что-то. Снизу и сверху заволакивало дымом — эти придурки умудрились поджечь даже навес. Я закашлялся, но смог подползти к флагштоку и прицепить флаг. А затем потянул трос на себя, поднимая зеленый стяг.
Над облаком сизого дыма медленно поднимался флаг нашей команды.
— Выкусите, сиятельства хреновы! — хотел крикнуть я, но наглотался дыма и зашелся в кашле. Сбоку вырвался язык пламени, и только «Покров» меня уберег.
Но обрадоваться я не успел.
Вышка накренилась, жалобно застонало дерево, и мой насест рухнул, погребая меня под горящими обломками.
Я рухнул с высоты нескольких метров, подняв сноп искр.
И уже в полете меня осенило, кто мог стать целью Радаманта и почему он оказался именно на Западном Полигоне.
Кураторша. Воронцова — этот род был в комиссии при Сенате…
Я приземлился на обломки, но отпружинил как от батута — в полете увидел Сперанского, выставившего руки. Коля, спаситель мой, успел бросить для меня «Покров». Я снова отпружинил, оттолкнулся от барьера и кубарем покатился по земле. Шарахнулся затылком — да так, что мозг култыхнулся.
Созерцая радужные круги и искры на фоне свинцово-сизого неба, я сконцентрировался и попытался достучаться до кураторши.
Но сколько ни тянулся к ней, нити ментальной связи уходили в молоко. Словно она выставила вокруг себя ментальный блок.
Проклятье…
Я попытался подняться, но от резкой смены положения меня замутило, и я успел только наклониться вбок, чтобы не замарать себя рвотой. Кажется, сотрясение.
— Сиди тихо! — Ко мне подбежал Сперанский и опустился подле меня. Его руки тут же принялись носиться над моим телом.
— Передом… Перелом… Сотрясение… Ожог… — он говорил все это с открытыми глазами, но они казались неестественно мутными. Так проявлялась его сила — он словно уходил в себя, чтобы диагностировать повреждения «пациентов». — Ничего тяжелого. Смогу подлатать на месте.
Я дернулся, но мощные лапищи подоспевшего раскрасневшегося Малыша пригвоздили меня к земле.
— Сиди, герой, — добродушно ухнул он.
— Нет, — сопротивлялся я. — Надо к куратору. Быстро!
— Сейчас за нами придут, расслабься, — Афанасьев сжал мое плечо. — Жаль, я всего не видел, но даже то, что углядел, смотрелось круто. Ты молодец, Соколов. Мое уважение, ваше сиятельство.
Они обступили меня, не давая не то что выйти — даже подняться. Я снова трепыхнулся, попробовал воззвать к силе, но, кажется, Род решил, что свой лимит на этот день я исчерпал. Вместо того, чтобы подняться на ноги с помощью силы «Берегини», я снова едва не завалился набок.
Малыш Рахманинов показал мне кулак.
— Сиди, говорю!
Дерьмо. Пока Сперанский суетился вокруг меня с целительными живой и мертвой водами, я поймал на себе гневные взгляды проигравших. Противники расположились в трех десятках шагов от нас и тоже зализывали раны. То и дело косились в нашу сторону, показывали на меня пальцем и о чем-то переговаривались.
Не навилось мне это. И, чуял мой филей, что я нажил себе недоброжелателей. С одной стороны, в свете считали дурным тоном обиду на соперников за проигрыши на вступительных. Но люди здесь были молодые, горячие, гордые… Еще и команда полностью состояла из высокой знати. Та же Лопухина или Муравьев… Не простят.
Я был готов поставить на кон сто рублей серебром, что мне еще придется столкнуться с последствиями.
— Что-то долго не идут, — к нам подтянулась разбитая и едва державшаяся на ногах Грасс. Афанасьев тут же сыграл в джентльмена, стащил куртку, бросил на землю и усадил пострадавшую байкершу. Досталось ей не меньше, чем мне, как сейчас выяснилось. Пока она бежала к вышке, в нее разрядили очень много Благодати.
Сперанский покачал головой, осматривая девушку.
— Ох, ваше благородие, чую, на вас весь мой резерв сегодня и закончится…
Менталист нетерпеливо ходил из стороны в сторону, поглядывая то на команду противников, то в сторону полосы старта.
— И правда — долго не идут. Должны же были увести нас сразу. Может что-то случилось?
Я догадывался, что. Но сказать не мог — это бы навлекло на меня ненужные подозрения. Идиотская ситуация. Даже Корфу лучше не признаваться — за решетку как соучастника не посадит, но и по головке не погладит.