Страница 12 из 46
По мере того, как Айзевир входил все глубже, голос Маруха становился все тревожнее. Погрузившись по плечи, человек повернулся к нему и участливо спросил:
— У тебя ведь нет семьи, титан Марух? И друзей тоже нет? Кажется, во всем этом мире я единственный, кому ты не хочешь… прекратить страдания.
А потом он сделал еще шаг — и провалился в бочаг. Мгновенно ушел с головой. Марух вскрикнул, переместился следом — и выбросил Айзевира на берег. Мокрый, облепленный тиной, тот выплюнул струйку воды и укоризненно сказал:
— И вот ты снова не дал мне выбора. Вы, титаны, больше всего на свете цените свободу, но ты вначале не позволяешь мне жить, а теперь не позволяешь умереть. Зачем ты меня спас, если все равно планируешь уничтожить?
— Не знаю, — тихо ответил Марух.
— Мы тоже хотим быть свободными, титан, — еще тише сказал Айзевир. — Нам не нужна твоя помощь, чтобы расстаться с жизнью — каждый легко может сделать это сам. Некоторые так и делают — и это их личный выбор. Почему ты лишаешь нас этого выбора? Почему лишаешь нас свободы, Марух? Разве такова титанова правда?
— Иногда жребий зовет нас совершать то, чем мы не гордимся.
— В самом деле? А я-то думал, что жребий — это смысл жизни титана. То, чего он больше всего хочет и чем сильнее всего гордится.
Марух открыл рот, чтобы возразить. Но потом вдруг сказал то, чего говорить не собирался.
— Ты прав, — произнесли его уста. — Следуя своему жребию, я изменю титановой правде. А оставшись верным титановой правде, я изменю своему жребию.
— Это называется парадоксом, — хмыкнул Айзевир. — Я их всегда терпеть не мог. Сраные загадки без ответов. Хорошо хоть, они существуют только в нашем воображении — реальный мир не настолько тупо устроен.
— Этот парадокс существует внутри моего разума, — коснулся лба Марух. — Я не могу отринуть свой жребий. Это превыше меня. Но я и не могу ему следовать — ибо сознаю теперь его парадоксальность.
— Так может, тебе взять паузу? Переосмыслить свой жребий?
— Ты не понимаешь, — покачал головой Марух. — Я его уже обрел. Мой разум горит огнем, мое сердце желает продолжать. Трехдневной дискуссии недостаточно, чтобы я отвернулся от того, к чему шел пятьсот лет.
— Хочешь поговорить еще? Я никуда не тороплюсь.
— Нет. Я уже пришел… к решению.
— И каково же оно, твое решение? — пристально посмотрел на него Айзевир.
— Точку в этом парадоксе может поставить… моя гибель, — печально произнес Марух.
— Это будет грустный конец, — сказал Айзевир. — Но в то же время это будет соответствовать твоему жребию. Ты ведь должен прекратить и собственные страдания, титан Марух? Всегда нужно начинать с себя, если рвешься изменить мир.
— Да, — наклонил голову Марух. — Теперь ты понимаешь. Спасибо, что не пытаешься отговорить.
— Ты свободный титан, — повел рукой Айзевир. — Твои решения — только твои.
— К тому же моя гибель действительно избавит от страданий очень многих, — вздохнул Марух. — В том числе и тебя.
— Не стану лицемерить. Я тоже был рад с тобой познакомиться, титан, но если ты пойдешь топиться — я не стану тебя спасать.
— Топиться?.. Меня не убить воде, попавшей в ноздри. Меня… не уверен, можно ли вообще меня убить. Титаны не убивают титанов, а никто из смертных этого не сумеет.
— Думаю, я все-таки сумею, — сказал Айзевир, берясь за рукоять меча. — Не знаю уж, насколько это будет быстро и безболезненно… я, извини уж, херовый мечник. Но мне сказали, что на эту штуку достаточно надавить.
Он обнажил клинок — и Марух не смог удержаться от вздоха. В лучах солнца блеснул сиреневый металл… тот самый металл, что собирал повсюду Таштарагис, копил в своей ледяной цитадели. Тот самый металл, который достался Аэтернусу, когда тот взял цитадель штурмом.
Тот самый металл, для которого нет бессмертных.
— Адамант, — изумленно произнес Марух. — И оружие работы Макроденита. Я везде узнаю его изделие.
— Макроденит делал его столько же, сколько мы с тобой проговорили, — сказал Айзевир. — Три дня и три ночи. Закалял в собственной крови. А потом еще и ножны для него смастерил… из какого-то особенного дерева.
— И он отдал его тебе? Простому смертному?
— Титаны не убивают титанов. Ты сам это сказал.
Марух уселся лицом к солнцу и откинул волосы с шеи. Он внезапно испытал… облегчение. Какое-то удивительное спокойствие, которого не было с ним… да, с тех самых пор, как он попал в темницу Таштарагиса.
Сейчас он освободится по-настоящему.
— Мы о многом переговорили за эти три дня, — сказал Марух, глядя вдаль. — Об одном лишь я забыл спросить — кто ты вообще такой, Айзевир? Какой-то философ? Святой мудрец?
— Философ из меня говенный, а святости во мне меньше, чем в куске дерьма, — сказал Айзевир. — Я сын покойного короля, так что вроде как сраный царевич… но по сути я просто бомж. Меня так и прозвали — Принц-Бродяга. На нашем языке — Маши’б-Ухер.
Когда голова Маруха упала на землю, Айзевир убрал меч в ножны и некоторое время смотрел вдаль. Размышлял о бренности всего сущего, о сути мироздания, о пути в нем человека и титана. Думал о том, что нет начала без конца и нет конца без начала.
Ему подумалось, что если бы он был бессмертным и лучше понимал Маруха… или хотя бы был старше и имел больше жизненного опыта… быть может, тогда бы ему хватило мудрости и силы духа на большее. Не просто загнать титана в логический тупик и навести на мысль прекратить существование, а убедить его изменить жребий. Излечить его душу.
А может, дело и не в бессмертии и вообще не во времени. И даже не в мудрости. Есть вещи за пределами бытия, которых так остро жаждал Марух, но он был так ослеплен душевной болью и перенесенными в юности страданиями, что просто не смог найти свой настоящий жребий.
Ведь не зря же он назвал в числе прочего любовь.