Каштановый прииют

— Дитмар, давайте ещё раз, я понимаю, что для вас это очень важно, но давайте по порядку, — он в очередной раз пытался рассказать Вильяму про отражение. Зачем он вспомнил об этом сейчас не понятно.

— Он реален. Можете не верить. Но он есть. Но сейчас он заперт там… За стеклом, — Дитмар облизал пересохшие губы и поёрзал на стуле.

— То есть все, о ком вы говорите реальны, я понял.

— Да. И мой друг… Он жаловался, что вы его отталкиваете. Не надо. Он хочет помочь.

— Попросите друга выражаться яснее в своих порывах помочь.

— Зачем мне просить? Он услышал, — Вильям передёрнул плечом. Снова ощущение прозрачных стен и взгляда в затылок. — Я просто… Знаете… Думал о том, что происходит. Я пытаюсь понять, что часть кошмара, мои сны, а где жизнь. Между ними нет грани… И… То, что коридор переворачивается с ног на голову — это кошмар, я понимаю. Но были ли тараканы в туалете кошмаром или они настоящие… А может, птица на ветке, вон та, — Дитмар ткнул пальцем на окно, — она настоящая или нет?

— Настоящая, у неё гнездо под моим подоконником, — сорока на ветке каштана что-то щёлкала и тарахтела ещё с самого утра. Как и во все предыдущие две недели.

— А вы настоящий? Может, мне только кажется, что у меня есть хороший врач… А на самом деле я уже всё… Я не понимаю грани между тем, что вижу, и тем, что не могу вспомнить… А вообще… Может, это и хорошо, — он слегка улыбнулся загадочной улыбкой человека, знающего секрет. — Я защищён всем этим от осознания кошмарности происходящего. А вы нет, — Вильям поджал губы. Он прекрасно понимал, о чём Дитмар. О том, что он не может ни отстраниться, ни забыться, ничего, он погряз в этом ужасе по самые уши.

— Но вы ведь знаете что-то о том, как остановить всё это? Есть ведь возможность… Вы говорили, что за Лу прибудет корабль. Вы говорили о его сыне.

— Да? Возможно. — Дитмар слегка вскинул бровь. — Я стараюсь быть правдивым. Лу разлил море. Корабль забрал его, но море никуда не делось… — Дитмар вдруг поднял на него глаза и наклонился, вперёд в каком-то угрожающем жесте. — Кто-то может в нём и утонуть.

— И что сделать, чтобы убрать море?

— Ничего. Уже ничего. Поздно. Знаете… Фатум, он как топор, рубит не глядя и… не потому что хочет, а потому что так решил тот, кто его держит. Доктор, вы не понимаете… Он идёт за нами, за каждым по порядку. Мы просто ненужные вещи в этой игре. Он играет с вами. Я вижу, что вы становитесь странным. Вы все одинаковые. Ваши страхи — его оружие. И наши тоже, — Вильям слегка поморщился, вспомнив, что на руку Луису был намотан клоунский нос. Как какое-то послание, чтобы запугать, запутать. — Знаете, ничто так не пугает нас, как мы сами, — Дитмар ткнул пальцем в висок. — Эта дрянь генерирует весь этот бред и не даёт мне жииить…

— А описать его вы можете? Может, он носит очки? Или у него есть усы?

— Нет. Но он рядом, ближе, чем вы думаете… Я боюсь его, потому что он здесь повсюду, как воздух, как свет или тьма. Доктор, я… Я хочу вам сказать, но что? Что я не помню ничего? Я не помню даже как зовут… Маму, — Дитмар скривился в попытке сдержать слёзы. Губы предательски задрожали. Мгновение, и он закрыл глаза рукой. — Я не понимаю, что происходит. Я в кошмаре, который не кончается…

— Я понимаю. Каждый человек хоть раз в жизни видел настоящий кошмар. И зачастую это то, что не поддаётся осмыслению…

— Да. И пониманию, — Вильям плохо его понимал, но мог себе представить. Его картина мира — как куча бумажек, которые кто-то перемешал. И в этой каше-мале ничего не разобрать. Отрывочные ощущения, воспоминания, незначительные и совершенно бессмысленные, если они не вписаны в картину мира. — Я постараюсь вам подсказать. Постараюсь. И друг. Только… Не бойтесь, не уходите…

— Куда же я денусь, я же ваш врач, я здесь, чтобы вам помочь.

— Да. Поэтому не уходите. А я вам помогу.

Вильям тяжело вздохнул. Единственное, чем мог помочь Дитмар, так это назвать убийцу и указать, где искать комнату. Но вытащить это из него невозможно. Скорее всего, он и не знает того, кто всё это делает. По крайней мере, имени. Если ткнуть пальцем, так, может, он бы и ткнул. Да и кто сказал, что убийца приходит сюда не ряженым. Усы клеит или очки надевает, волосы укладывает по-другому. Подслеповатый Дитмар, может, особо и не разбирает, кто есть кто. Только вот… Тогда, когда они увиделись во второй раз, он увидел за спиной Вильяма что-то, что его напугало. Может быть так, что это его мучитель прошёл по коридору? Если его спросить, он может и не вспомнить. Слишком… Удобно? Вильям понимал, что этими разговорами расшатывает и Дитмара, и себя, и начинал сворачивать беседы заранее, чтобы успокоить хотя бы пациента. Когда наконец подошло время, и Дитмару нужно было уходить, он остановился в дверях и снова посмотрел в угол за спиной Вильяма.

— Знаете, доктор… Я не желаю вам зла. Вы хороший. Просто… Вы поймёте. Но может быть поздно. Ведь есть то, что невозможно вернуть… Вы меня понимаете.

Дитмар странно кивнул головой, словно приглашая кого-то выйти, и грустно улыбнулся Вильяму. Вильям натужно улыбнулся в ответ и кивнул. Он понимал и не понимал одновременно. Слишком сложная шарада. Так, что если начать с двойника. Кто это? Он реален. Он есть на самом деле. Примем это за аксиому. И вот отсюда, может, и получится что-то вытянуть. Итак… И что дальше? У него нет ресурсов, чтобы выяснять такие личные вещи. Кто может знать? Знает ли первый врач? Сложно сказать. Вильям быстро отлистал в начало карточки и принялся перечитывать. Нет, ничего. Хм, интересно. Между записями в карточку и попаданием в больницу два месяца. И где эти два месяца? Вильям для надёжности перелистал карту, но листы из неё не вырывали. Значит, эти записи будут или где-то в плановом отделении, либо в остром. Как выудить карточку из архива планового, он знал. Там похлопает глазками, там мило улыбнётся, и ему дадут полистать потихоньку на пару минут. А если острое? Вильям поджал губы и вытащил буклет, принесённый профессором. Нет. Плановое. С фотографии на него смотрел не гиперактивный псих, а депрессивный пациент в угнетённом состоянии. Да и, судя по первой общей записи в карте, он приехал сюда сам. Значит, плановое. Нужно будет покопаться.

Он едва не подскочил, когда услышал, как за спиной щёлкнула плашка паркета. Он и так поднял себе дозировку седативного до верхней допустимой границы своего диагноза. В конце концов, тревожное расстройство в остальных жизненных ситуациях ему мешало не сильно. Разве что Вильям всегда сильно заранее выходил к оговорённому времени и ставил будильник на полчаса раньше, чем нужно было вставать. Но эти взгляды Дитмара ему за спину выводили его из равновесия настолько, что неистово хотелось обернуться. Ликка была права, спросив, не боится ли он там увидеть то, что видеть не следует. Боится, очень. Шаги. Что? Вильям резко выпрямился. Ярко освещённый горящим оранжевым закатом кабинет был пуст, если не считать его самого. Он уже был готов смириться с тем, что шаги чудятся ночью, потому что в темноте людская мнительность обычно достигала апогея. Но днём? Вильям тряхнул головой и вдруг явственно услышал шаги снова. И не какие-то фантомные, как казалось раньше. Кто-то очевидным образом прошёл от подоконника до кушетки, под его ногами щёлкали плашки паркета. Но никого в комнате не было по-прежнему.

— Кто здесь? — Вильям попытался придать голосу твёрдость, а не проблеять это самым жалким образом.

Пустота не ответила. Но звук шагов дошёл от кушетки до двери. И тут ручка повернулась сама по себе, дверь открылась, и кто-то вышел из кабинета. Через оставшуюся приоткрытой дверь было слышно, как пациенты ужинают в столовой. А Вильяма прошибла нервная дрожь. И что с этим делать? Перекреститься? Прочесть молитву? Что делать? Если шаги ещё можно приписать помутнению, то открывшуюся дверь — нет. Вот же, открыта, очевидным образом. А открыта ли? Вильям тихонько дошёл до двери и провёл рукой по косяку. Открыта. А может, он сам открыл и не помнит? Нет, нарушений памяти у него не было никогда, даже в самые плохие времена он помнил самые мелкие детали, это было его проклятьем и болезнью. Он ничего не забывал, и голова со временем стала похожа на грязный пыльный ангар с контейнерами, в которых были прямо на пол свалены кучи совершенно ненужной информации, и хозяйственный мозг её выкидывать отказывался. Наконец он смог выйти из ступора и, забрав свои бумаги, быстро вышел. В коридоре уже горел свет, на улице было пасмурно и сумрачно даже сейчас. Сейчас ему нечего делать в отделении, да и в приюте в принципе, до завтрашнего дня он свободен. Отлично, нужно бежать отсюда очень быстро.