Патологии

На работе я постоянно нервничал, пугаясь того, что она упала, ушиблась, что ее обидели, и звонил в ее квартирку каждые полчаса. Спустя пять часов, угадав, что доносящиеся из квартиры звонки – междугородные, усталая и веселая, моя девочка, возвращающаяся с прогулки, бросала велосипед в подъезде, сопровождаемая грохотом оскорбленного железа, вбегала в квартиру, хватала трубку и кричала, потирая ушибленное о стол колено:

– Егорушка, я здесь, алло!

Голос ее застигал меня вешающего трубку.

– ...Егор, на крышу. Буди своих.

Я заснул в одежде, бушлат и берцы снял, конечно. Ствол лежит между спинкой кровати и подушкой. На спинке кровати висит разгрузка, распираемая гранатами, «дымами», двумя запасными магазинами в боковых продолговатых карманах и еще тугим водонепроницаемым пакетом с патронами в большом кармане сзади.

Сажусь на кровати, свесив ноги. Непроизвольно вздрагиваю обоими плечами – зябко. Какое-то время хмуро и вполне бессмысленно смотрю на Язву, следя за тем, как он разбирает свою кровать.

– Как там, на крыше? – интересуюсь.

– Высоко.

Ну что он еще может ответить.

Бужу Кизю, Монаха, Кешу Фистова, Андрюху Суханова, Степу Черткова... Скворец сам проснулся – чутко спит.

– Вязаные шапочки наденьте, – говорит нам Язва. – Береты не надевайте.

Выходим в коридор, тащим в руках броники. С удивлением смотрю на грязные выщербленные стены – куда меня занесло, а? Сидел бы сейчас дома, никто ведь не гнал. Даша...

Поднимаемся по лесенке на крышу.

– Эй! – говорю тихо.

– На хер лей... – отвечает мне Шея нежно. – Давай сюда...

Объясняет, как нам расположиться, – по двое на каждой стороне крыши.

– С постов не расползаться. Не курить. Не разговаривать. Без приказа не стрелять. Чуть что – связывайтесь со мной. Надеюсь, трассерами никто не снарядил автомат?

Я и Скворец ползем на ту сторону крыши, с которой виден овраг.

Крыша с трех сторон обнесена кирпичной оградкой – в полметра высотой. Просто замечательно, что она есть, оградка. Пацаны, которых мы сменяем, уползают спать. Мне кажется смешным, что мы, здоровые мужики, ползаем по крыше.

– Ну как? – спрашиваю Хасана, он нас ждет.

– В Старопромысловском районе перестрелка была.

– Это далеко?

– Нормально... Чего броники-то притащили? Мы бы свои оставили.

Хасан пригнувшись убегает – не нравится ему ползать. Саня ложится на спину, смотрит в небо.

– Ты чего, атаку сверху ожидаешь? – спрашиваю иронично.

Саня переворачивается.

Приставляем броники к оградке.

Тихо, слабый ветер.

Вглядываюсь, напрягая глаза, в овраг. Смотрю целую минуту, наверное. От перенапряжения глаз начинает мерещиться чье-то шевеленье там, внизу.

«Кто-нибудь сидит там и в голову мне целит», – думаю.

Начинает ныть лоб.

Ложусь лбом на кирпичи, сжимаю виски пальцами. Отходит.

– Егор, – чуть приглушенным голосом окликает меня Саня.

– А.

– Ссать хочу.

Поднимаю голову, снова смотрю на то место, что меня заинтересовало.

– Егор.

– Ну чего?

– Ссать хочу.

– И чего мне сделать?

Саня замолкает.

Бьет автомат, небо разрезают трассеры. Далеко от нас.

«Трассеры уходят в небо...» – думаю лирично.

– Егор, как быть-то?

– А вот с крыши пописай.

Меня вызывает по рации Шея.

– На приеме, – отвечаю бодро.

– Может, заткнетесь?

Раздается характерный свист минометного выстрела. Сжимаюсь весь, даже ягодицы сжимаю.

«Мамочки! – думаю. – Прямо на крышу летит!»

Бахает взрыв, черт знает где. Оборачиваюсь на Саню.

– Думал, что в нас, – сознается он мне.

Я не сознаюсь.

Лежим еще. Мешают гранаты, располагающиеся в передних карманах разгрузки, – больно упираются в грудь. Вытаскиваю их, укладываю аккуратно рядом, все четыре. Они смешно валятся и пытаются укатиться, влажно блестят боками, как игрушечные.

Что-то здесь с воздухом, какой-то вкус у него другой. Очень густой воздух, влажный. У нас теплей, безвкусней.

Смотрю по сторонам, направо – на асфальтовую дорогу, на дома вдоль нее. Везде темно.

Неожиданно близко – будто концом лома по кровельному железу – бьет автомат. Трижды, одиночными.

Дергаюсь, озираюсь; резко, как включенные в розетку, начинают дрожать колени.

– Со стороны дороги, из домов? – спрашиваю Саньку.

Шея запрашивает дневального, что делать. Дневальный, еще не отпустив тангенту, зовет Семеныча. Спустя десять секунд Куцый вызывает по рации Шею.

– Что там?

– Трижды, одиночными, вроде по нам.

– Наблюдайте, не светитесь.

Лежим в ожидании новых выстрелов. Жадно всматриваюсь в овраг. Руки дрожат. Ноги дрожат.

Начинает моросить дождь. Холодно и жутко.

«Зачем я все-таки сюда приехал?... Ладно, хорош... Ничего еще не случилось...»

Растираю по стволу автомата капли. Провожу мокрой ладонью по щеке. Щетина уже появилась... Нежно поглаживаю себя несколько раз.

Пробую подумать о доме, о Святом Спасе. Не получается. Хлопаем с Саней глазами. Где-то на крыше иногда шевелятся, шебуршатся пацаны. Спокойней от этого.

Санек смотрит назад, по-над головами фронтального поста.

– Егор, а вот если чичи влезут на крышу вон тех «хрущевок», – говорит он, указывая на дома, смутными пятнами виднеющиеся вдалеке, – то можно отстрелить нам с тобой жопу.

– Жопы, – поправляю я Саню и тоже оборачиваюсь.

– Чего? – не понимает он. Я молчу, щурю глаза, узнавая в темноте «хрущевки».

«Оттуда стреляли? Совсем близко где-то... А если с крыш „хрущевок“ полоснут?»

От страха у меня начинается внутренний дурашливый озноб: будто кто-то наглыми руками, мучительно щекоча, моет мои внутренности. Я даже улыбаюсь от этой щекотки.

«Ничего, Санек...» – хочу сказать я – и не могу.

«Курить хочется...» – еще хочу сказать я и тоже не нахожу нужным произносить это вслух. Неожиданно сам для себя говорю:

– Мне в детстве всегда такие случаи представлялись: вот мы с отцом случайно окажемся в горящем доме, среди других людей... Или – на льдине во время ледохода... Все гибнут, а мы спасаемся. Постоянно такая ересь в голове мутилась.

– Чего, до сих пор не прошло? – интересуется Саня.

– Не знаю...

– Тяжелый случай, – резюмирует Саня, помолчав.

Ползет смена.

– Ну как? – спрашивают.

Вернувшись, без спросу выпиваю у чаевничающего дневального три глотка кипятка, у меня из рук перехватывает кружку Скворец и, отхлебнув, отдает пустую кружку дневальному. Ложусь на кровать прямо в бушлате и сразу засыпаю.

III

Утром, к моему удивлению, мы проснулись, с гоготом умылись и, ввиду отсутствия обеденных столов рассевшись по кроватям, стали есть. Мы не рванули, поднятые по тревоге, кто в чем спал, отбивать атаку бородатых чеченов, – думаю, когда ехали сюда, каждый был уверен в том, что события будут развиваться именно таким образом. Нет, мы поднялись и стали с аппетитом жрать макароны.

Завтрак приготовил боец по кличке Плохиш, назначенный поваром. Макароны с тушенкой, все как у людей. Компот.

Разбудил нас, кстати, тоже Плохиш. В шесть утра дневальный его толкнул, услышал в ответ неизменное при обращении к Плохишу и вполне добродушное «иди на хуй», после чего методично толкал его еще минуты две. Наконец Плохиш поднял свое пухлое, полтора метра в высоту, тело и издал крик. Кричит он высоко и звонко. Так, наверное, кричала бы большая, с Плохиша, мутировавшая крыса, когда б ее облили бензином и подожгли.

Плохиша все знали не первый день. Кто-то накрыл голову подушкой, кто-то выругался, кто-то засмеялся. Куцый рывком сел на кровати и, схватив из-под нее ботинок, кинул в выходящего Плохиша. Через мгновение дверь открылась, и в проеме появилось его пухлое лицо.

– Нехера спать! – сказал Плохиш, и дверь захлопнулась.

– Дурак убогий! – крикнул ему вслед Семеныч, впрочем, без особого зла. Кому другому, кто вздумал бы так орать, досталось бы, но не Плохишу, – ему прощалось.