Страница 19 из 21
– А разве ты знаешь, что у него нет его? Ведь ты же сам почти уверил меня, что он даст денег своей племяннице.
– Кросби, нам необходимо понять друг друга в этом отношении…
– Разве ты не уверял меня?
– Выслушай меня. Я не говорил тебе ни слова о намерениях дяди до тех пор, пока ты не сделал предложения Лили, с ведома всех нас. После этого, когда я уверился, что мое мнение по этому вопросу не может повлиять на твои действия, я сказал, что, может, дядя что-нибудь для нее сделает. Я сказал это потому, что так думал, и как твой друг я должен был высказать свое мнение во всяком деле, которое касается твоих интересов.
– А теперь ты изменил свое мнение?
– Да, изменил, но, весьма вероятно, без достаточного основания.
– Как это жестоко!
– Конечно, очень неприятно быть обманутым в своих ожиданиях, но ты не можешь сказать, что с тобой поступили неблагородно.
– И ты думаешь, что он ничего ей не даст?
– Ничего такого, что было бы для тебя очень важно.
– Неужели же я не могу сказать, что это жестоко? Я думаю, это чертовски жестоко. Придется отложить на время женитьбу.
– Почему ты сам не поговоришь с моим дядей?
– Поговорю, непременно. Сказать тебе правду, я ожидал от него лучшего, но, конечно, это были одни ожидания. Я откровенно ему выскажу все, и если он рассердится, тогда придется мне оставить его дом, тем дело и кончится.
– Послушай, Кросби, не начинай разговора с намерением рассердить его. Мой дядя – человек незлой, но только очень упрям.
– Но ведь и я могу быть таким же упрямым, как он.
Разговор прекратился, и друзья пошли по полю, засеянному репой, сетуя на счастье, не пославшее им случая набить дичи. Бывают иногда такие минуты настроения души, в которые человек не в состоянии ни ездить верхом, ни охотиться, ни делать верные удары на бильярде, ни помнить карты в висте, – в точно таком настроении находились Кросби и Дейл после разговора у ворот.
Несмотря на свою пунктуальность они опоздали на место свидания минут на пятнадцать, девицы явились раньше их. Разумеется, первые осведомления были сделаны о дичи, и, тоже разумеется, джентльмены отвечали, что птицы теперь меньше, чем бывало прежде, что собаки сделались какими-то дикими и что счастье охотников было невыносимо дурно. На все эти доводы, конечно, не было обращено ни малейшего внимания. Лили и Белл пришли не за тем, чтобы узнать о числе убитых куропаток, и, право, простили бы охотникам, если бы те не убили даже ни одной птицы, но они не могли простить недостатка веселости, который был очевиден.
– Не знаю, что с вами сделалось, – сказала Лили своему жениху.
– Выходили больше пятнадцати миль и…
– Я никогда не знала людей изнеженнее вас, лондонских джентльменов. Пятнадцать миль! Для дяди Кристофера это ничто!
– Дядя Кристофер выткан из более суровой материи, чем мы, – отвечал Кросби. – Такие люди появлялись на свет лет шестьдесят или семьдесят тому назад.
И молодые люди пошли через поле Груддока, через пастбища оллингтонской усадьбы к Большому дому, где сквайр стоял на площадке переднего подъезда.
Прогулка совсем не принесла тех удовольствий, которые обещала, когда только намечалась. Кросби старался возвратить свое счастливое настроение духа, но старания его оставались безуспешны. Лили, замечая, что ее нареченный ведет себя совсем не так, как ему следовало бы, сделалась необыкновенно унылой и молчаливой. Бернард и Белл не разделяли этого уныния, впрочем, Бернард и Белл, по обыкновению, всегда предавались молчанию более, чем другая пара.
– Дядя, – сказала Лили, – эти господа ничего не застрелили, и вследствие этого вы не можете себе представить, какими они кажутся несчастными. Всему виной эти негодные куропатки.
– Куропаток у нас много, только надо уметь их выследить, – сказал сквайр.
– Виноваты собаки, которые ужасно горячатся, – сказал Кросби.
– При мне они не горячатся, – заметил сквайр. – Не горячатся они и при Дингльсе. – Дингльс был главный егермейстер и смотритель дичи. – Дело в том, молодые люди, вы, верно, хотите, чтобы собаки исполняли за вас всю работу. Для вас, я вижу, большого труда стоит походить да поискать хорошенько дичи. Однако, мои милые, вы опоздаете к обеду, если не поторопитесь.
– Сегодня вечером мы не будем у вас, – сказала Белл.
– Почему же?
– Потому что мы намерены остаться с мамой.
– А почему бы вашей матери не прийти вместе с вами? Пусть меня высекут, если я понимаю причину ее отсутствия. Другой бы подумал, что при нынешних обстоятельствах она будет рада видеть вас всех вместе как можно чаще.
– Мы, кажется, видимся довольно часто, – сказала Лили, – что же касается мамы, то я полагаю, она считает…
И Лили остановилась, встретив умоляющий взгляд своей сестры Белл. Она приготовилась с негодованием принести какое-то извинение, которое должно было пробудить гнев в ее дяде. Лили имела обыкновение говорить сквайру резкие слова, и потому он не питал к ней такого расположения, как к ее молчаливой и более рассудительной сестре. Теперь сквайр быстро повернулся и пошел в дом, а за ним последовали и молодые джентльмены, выразив на скорую руку обыкновенные прощальные приветствия. Две сестрицы пошли по дорожке, ведущей через маленький мостик, вполне сознавая, что прогулка не доставила того удовольствия, которого они ожидали.
– Тебе, Лили, не следовало бы раздражать его, – сказала Белл.
– А ему не следовало бы отзываться таким образом о нашей мама. Мне кажется, Белл, ты вовсе не обращаешь внимания на его слова.
– Ах, Лили!
– Это верно. Они меня всегда так сердят, чти я не могу удержаться от дерзостей. Неужели же мама должна идти туда, собственно, для того, чтобы угождать его капризам?
– Поверь, Лили, что мама знает не хуже нашего, что ей нужно делать. Характером она нисколько не слабее дяди Кристофера и, право, никому не позволит себя обидеть. Но, Лили, неужели ты полагаешь, что я нисколько не думаю о нашей маме? Я знаю, ты не хотела упрекнуть меня в этом?
– Разумеется, я и не думала.
В это время сестры присоединились к своей матери в маленьком владении, но мы обратимся к мужчинам, возвратившимся в Большой дом после охоты.
На Кросби, во время его переодевания к обеду, опять напала меланхолия, о которой я уже говорил. Неужели ему в самом деле предстояло разрушить то, что он создал в течение прошедших лет своей жизни, сопровождаемой успехами до сей поры? Или, задавая себе вопрос более строгий, он спрашивал себя: не разрушил ли он уже этим делом все свои успехи? Его женитьба на Лили, к счастью или несчастью, была делом решенным, не допускавшим ни малейшего сомнения. Отдавая дань справедливости этому человеку, я должен сказать, что в подобные минуты душевной пытки он всеми силами старался считать Лили неоценимым сокровищем, посланным ему судьбой, сокровищем, которое должно вознаградить его в предстоящем бедствии. А бедствие становилось все более и более очевидным. Ему предстояло отказаться от клубов, от моды, от всего, что он приобрел, что обратилось для него в привычку, и довольствоваться скучной, обыденной жизнью семьянина, с восемьюстами фунтами годового дохода, в небольшом доме, полном ребятишек. Это не тот земной рай и блаженство, которые он обещал себе в будущем. Лили хороша, даже очень хороша. По его словам: «Это была девушка такая милая, какой он в жизни не видел». Что бы там ни случилось, думал он, ее счастье должно служить для него предметом первейшей заботы и попечений. Что касается него самого, он начинал бояться, что вознаграждения этого едва ли будет достаточно. «Что ж такое, ведь это же я сам сделал, – говорил он про себя, намереваясь быть более благородным в своем монологе. – Я сам себя приучил ко всему этому, и очень глупо. Разумеется, я должен страдать, и страдать страшным образом. Она, конечно, никогда об этом не узнает. Милое, очаровательное, невинное создание!» И потом он начал думать о сквайре как о человеке, к которому считал себя вправе питать полное негодование вследствие своего бескорыстного и благородного поведения в отношении к его племяннице. «Но все же я дам ему знать, как я понимаю эти вещи, – говорил Кросби. – Дейлу хорошо говорить, что со мной поступили благородно. Хорошее же благородство – пристроить племянницу с помощью обмана. Я был уверен, что он наградит ее».