Рассвет

Тем не менее трудно было рассчитывать, что мисс Ли всегда будет видеться с ним в компании своей туповатой дуэньи, поэтому Филип серьезно обдумывал свою линию поведения на будущее. Сперва ему пришло в голову, что безопаснее всего было бы довериться Марии Ли, положившись на щедрость ее души – но когда дошло до дела, он оказался слишком слаб, чтобы признаться в своем позорном поведении женщине, чье сердце он завоевал и с которой был связан обязательствами, кои любой джентльмен должен почитать священными…

Филип представил то презрительное изумление, с которым она будет слушать его признание – и решил рискнуть, то есть – предпочел отдаленную катастрофу сиюминутному позору. В конце концов, он ухитрился установить с Марией доверительные и даже интимные, но одновременно совершенно безгрешные отношения, что поначалу несколько озадачило девушку, но потом она со всей пылкостью влюбленного сердца приписала сдержанность Филипа его благородной и романтической натуре.

Сама Мария совершенно не подходила на роль романтической и таинственной возлюбленной своего героя. Живая, искренняя и открытая, как солнечный луч, она не понимала, почему их отношения должны сохраняться в такой мрачной таинственности, и почему жених в тех редких случаях, когда осмеливается ее поцеловать, обставляет этот процесс таким количеством мер предосторожности, будто собирается совершить убийство.

Она была скромной и невинной девушкой; в глубине души она считала, что это совершенно чудесно – Филип в нее влюбился! Этим стоило гордиться, и Марии Ли было все труднее отказывать себе в удовольствии открыто провозгласить Филипа своим нареченным и похвастаться им перед друзьями и знакомыми – восхитительная слабость, свойственная любому женскому сердцу.

Однако, хотя подобное ограничение и вызывало у нее некоторое раздражение, она не позволяла себе принести в жертву тщеславию любовь и доверие Филипа. Все, что он делал, было, вероятно, мудро и правильно… тем не менее, она все же несколько раз воспользовалась оказией, чтобы изложить Филипу свои взгляды на их тайную помолвку и задать ему вопросы, на которые Филипу становилось все труднее отвечать.

Вот так, благодаря искусной дипломатии и огромному количеству лжи самого художественного толка Филипу удалось протянуть целых шесть месяцев; однако следовало признать, что в целом положение его нимало не улучшилось. Хильду все сильнее и сильнее раздражал позор ее положения; Мария Ли с каждым днем становилась все нетерпеливее и все сильнее жаждала обнародовать их помолвку; наконец, что немаловажно, отец почти ежедневно заводил с Филипом разговоры о мисс Ли, пока не вынудил его признаться, что между ними с мисс Ли возникло кое-какое взаимопонимание.

Старый сквайр был человеком проницательным и много повидавшим; ему не понадобилось много времени, чтобы догадаться: означенное взаимопонимание до сих пор не превращается в помолвку исключительно по вине Филипа. В самом деле, недавно Дьявол Каресфут окончательно уверился, что достопримечательности Лондона имеют для его сына особенную ценность. Разумеется, мысль о тайном браке ему в голову не приходила – он был слишком хорошего мнения о здравом смысле сына и не мог представить, что тот сознательно поставит под угрозу собственное наследство, женившись без отцовского разрешения и ведома. Однако упрямство Филипа раздражало его чрезвычайно. Дьявол Каресфут не привык к поражениям – не собирался сдаваться и теперь. Он всем сердцем желал заключения этого брака, и лишь очень, очень веская причина могла бы отвратить его от достижения этой цели.

Поразмыслив и придя к описанным выше выводам, он не стал ничего говорить Филипу – но немедленно начал претворять в жизнь собственный план. К трем часам пополудни он приказал запрячь в экипаж пару лошадей – пользовался этим средством передвижения сквайр нечасто – и велел кучеру проследить, чтобы его парик был правильно завит. Всем в поместье было хорошо известно, что плохо завитый парик кучера оказывает отвратительное воздействие, во-первых, на нервы мистера Каресфута, а во-вторых, на ближайшие жизненные перспективы его владельца.

Ровно в три часа тяжелая, запряженная двумя громадными серыми красавцами карета, раскачиваясь на тугих рессорах, подъехала к парадному входу, и на крыльцо, опираясь на трость с золотым набалдашником, вышел сквайр, как обычно, одетый в старомодные бриджи. Он торжественно прошествовал к карете и уселся точно посередине заднего сиденья, не откидываясь на спинку, как это принято в наши разнузданные дни, но держа спину идеально прямо. Невозможно представить себе более внушительное зрелище, чем этот старый джентльмен, медленно едущий в величественном экипаже по деревенской улице. Зрелище это до такой степени потрясло перепуганных появлением сквайра детей (оно и впрямь было непривычным, поскольку сквайр не выезжал из поместья уже несколько лет), что они преодолели свое природное любопытство и разбежались.

Когда карета миновала ворота Аббатства, сквайр приказал ехать к дому мисс Ли, куда и прибыл вполне благополучно. Здесь его с почетом проводили в гостиную, и слуга отправился на поиски мисс Ли, которая вскоре нашлась в саду.

– К вам джентльмен, мисс!

– Меня нет дома! Кто там еще?

– Мистер Каресфут, мисс.

– Ах, да почему же ты сразу не сказал!

Считая само собой разумеющимся, что Филипп нанес ей неожиданный визит, Мария Ли побежала к дому.

– Ах, Филип! – воскликнула она, распахивая двери. – Как это мило с твоей… о-о-о!

Мистер Каресфут-старший развернулся от камина, где он стоял, подошел к ней и поклонился самым внушительным своим поклоном.

– Моя дорогая Мария, впервые за долгие годы я слышу, как меня называют Филипом. Увы! Боюсь, что это случайность – ни приветствие, ни этот милый румянец не предназначались для меня… но для кого же?

– Я подумала, – отвечала Мария, все еще в замешательстве от неожиданной встречи, – что это ваш сын Филип, он так давно меня не навещал…

– Воистину удивительно, что у него хватает выдержки не приходить туда, где его ожидает столь теплый прием! – И старый сквайр вновь поклонился с такой благородной грацией, что остатки самообладания окончательно покинули бедную маленькую Марию Ли. – А теперь, моя дорогая, – продолжал ее гость, распрямляясь и устремляя на девушку пронзительный взор своих удивительных синих глаз, – с вашего разрешения мы присядем и поговорим. Не хотите ли снять свою шляпку?

Мария немедленно повиновалась, сняла шляпку и смиренно села под огнем пылающих глаз, в разное время производивших столь любопытный эффект на таких разных людей, как покойная миссис Каресфут и ныне здравствующий Джим Брейди. Однако никакие темы для разговора в головку мисс Ли не приходили.

– Дорогая моя! – продолжал тем временем Дьявол Каресфут. – Я взял на себя смелость коснуться темы, которая весьма тесно связана с вашим счастьем, но одновременно является весьма деликатной – и я заранее прошу у вас прощения. Извинить меня может лишь то, что вы – дитя моего старого друга… ах! Мы ведь дружили пятьдесят лет назад, моя дорогая! Да. Кроме того, я, в некотором роде, также лицо заинтересованное… Вы меня понимаете?

– Нет… не совсем…

– Что ж, тогда простите старика, который не может позволить себе попусту тратить драгоценное время и должен сразу перейти к сути вопроса. Я пришел спросить вас, Мария Ли, существует ли между вами и Филипом некая предварительная договоренность? Другими словами – помолвлены ли вы?

Теперь его глаза оказались прямо напротив, и девушка чувствовала, как взгляд старого сквайра буквально вытягивает из нее все секреты, словно штопор – пробку. И вот пробка выскочила с негромким хлопком…

– Да, мы помолвлены.

– Благодарю вас, моя дорогая. Как давно вы помолвлены?

– Около восьми месяцев.

– И почему же вы держите ваши отношения в тайне?

– Я не знаю. Так хотел Филип. Он сказал никому не говорить…Честно говоря, я думаю, что мне не стоило и вам…

– Успокойтесь, моя дорогая. Филип уже сказал мне, что между вами возникло… взаимопонимание, и я просто хотел услышать подтверждение этой прекрасной новости из ваших уст. Молодые люди бывают такими хвастунами, моя дорогая, и склонны иногда фантазировать, когда дело касается дам. Я рад слышать, что правильно его понял.