Рассвет

Глава VII

Не случилось ровным счетом ничего, что могло бы помешать планам Филипа и Хильды; никакие несчастья не обрушились на них, никакие танталовы муки не обременили их души. Напротив, через сорок восемь часов после памятного свидания, описанного в предыдущей главе, они стали законными мужем и женой, что и подтвердили в свидетельстве о браке пастор лондонской церкви, клерк и служка.

За бракосочетанием последовал краткий период любовного безумия, которое в самый разгар жаркого лета превратило грязную и душную лондонскую квартиру в земной рай, в райский сад… куда – увы! – змею уже даже не было нужды искать вход…

Вполне естественно, что вскоре сияние безоблачного счастья несколько потускнело, и тогда молодая пара очнулась, чтобы обдумать свое положение – а обдумав, обнаружила в этом положении довольно много тревожных обстоятельств. Наибольшее беспокойство испытывал Филип, поскольку ему предстояло столкнуться с большим количеством сложностей в самое ближайшее время. Прежде всего, его мучила мысль о тайной помолвке с Марией Ли, – о чем, как мы знаем, его молодая жена понятия не имела – и что в любом случае было крайне неловким делом для женатого мужчины. Кроме того, над ним довлела строжайшая необходимость хранить свой брак с Хильдой в секрете – не говоря уж о том, что отныне ему предстояло большую часть времени проводить вдали от жены. Собственно, единственным утешением могло служить то, что у Филипа было достаточно денег, чтобы содержать супругу, поскольку отец, с тех пор как Филип окончил Оксфорд, назначил ему содержание – тысячу фунтов в год.

Хильда так же обнаружила, что ее семейное счастье вовсе не безоблачно. Во-первых, участившиеся приступы беспокойства у ее мужа, его капризы и меланхолия стали понемногу одолевать ее, и Хильда, руководствуясь обостренной женской проницательностью, начала подозревать, что Филип что-то от нее скрывает. Однако более всего ее гордую натуру раздражала необходимость скрывать их брак от всего мира – и сопутствующие этому нелепости и недомолвки. Хильде Каресфут не нравилось представляться «миссис Робертс» и соблюдать особую осторожность, не показываясь в людных местах в дневное время, поскольку кто-нибудь мог узнать в ней ту «красивую молодую леди», что была компаньонкой мисс Ли из Марлшира. Ей было неприятно лгать, отвечая на ласковые письма Марии Ли, в которых та постоянно просила ее вернуться; ответные послания приходилось сначала отправлять в маленький провинциальный городок на краю Германии – только оттуда они приходили к Марии Ли, да и сами по себе были полны лжи, так что Хильда постепенно начинала чувствовать, что ее совесть становится чернее сажи…

Одним словом, их союзу не доставало чувства уверенности и безопасности, которое при обычных обстоятельствах является отличительной чертой супружеских отношений в Англии; их же связь более походила на незаконную.

Все эти мелочи начали давать о себе знать уже через две недели блаженного счастья, лишь казавшегося безоблачным – и, по правде говоря, они были лишь предвестниками истинных неприятностей. Ибо однажды днем Филип впервые после свадьбы покинул свою молодую жену и посетил клуб, в который его недавно приняли. В клубе его ждали несколько писем его отца: в первом старый Каресфут требовал его немедленного возвращения, второе было написано убийственно вежливым слогом, а третье, самое свежее, сочетало в себе и родительскую тревогу, и родительский гнев – другими словами, Дьявол Каресфут хладнокровно сообщал о своем намерении нанять детективов для розыска Филипа, если тот не объявится в ближайшее время. Из этого же письма стало ясно, что кузен Джордж уже был отправлен в Лондон, чтобы разыскать Филипа, и портье клуба припомнил, что некий джентльмен, по описанию похожий на Джорджа, уже несколько раз спрашивал Филипа.

Проклиная собственную глупость за то, что он не поддерживал связи с отцом, Филип поспешил домой – и обнаружил Хильду в несколько расстроенных чувствах.

– Я рада, что ты вернулся, любовь моя! – сказала она, притягивая мужа к себе и целуя его в лоб. – Я ужасно скучала по тебе. Даже не понимаю, как я могла жить все эти годы без тебя…

– Боюсь, дорогая, тебе придется пожить без меня еще некоторое время. Вот, послушай, – и он прочитал ей вслух все полученные письма.

Она внимательно слушала, а когда он закончил чтение, сказала с беспокойством в голосе:

– Что ты собираешься делать?

– Что делать? Разумеется, я должен немедленно ехать домой!

– А что же делать мне?

– Ну, я не знаю… полагаю, ты должна остаться здесь.

– Меня это должно обрадовать?

– Нет, дорогая, это, разумеется, не обрадует ни тебя, ни меня – но что же я могу поделать? Ты ведь знаешь, что за человек мой отец; если я останусь в Лондоне вопреки его воле – тем более что он беспокоится обо мне – то даже и не знаю, что может случиться. Вспомни, Хильда – ведь нам приходится иметь дело с Джорджем, который жизнь посвятил тайным попыткам занять мое место. Если я дам ему такую возможность, оставшись здесь, то заслужу все, что получу… вернее сказать – не получу!

Хильда вздохнула – и согласилась. Будь она помягче характером, она бы всплакнула, дала бы волю своим чувствам, но она никогда не отличалась мягкостью. Тем временем Филип, торопясь успеть отправить письмо сегодня же, написал весьма ласковое послание отцу, выражая в нем сожаление по поводу беспокойства, которое причинил своей небрежностью и забывчивостью. Он-де не писал домой, поскольку его навестили друзья по Оксфорду, и до сегодняшнего дня не заходил в клуб, а потому не знал о письмах. В конце Филип писал, что завтра же приедет домой и принесет извинения лично.

Это письмо он также дал прочитать жене.

– Как ты думаешь, сойдет? – с беспокойством спросил он, когда она закончила читать.

– О, да! – с легким сарказмом отозвалась Хильда. – Это шедевр лжи!

Филип выглядел рассерженным и обескураженным – однако возражать Хильде не стал. На следующее утро он отправился в аббатство Братем.

– Ах, Филип, Филип! – сказал его отец, слегка размякнув после четвертого бокала портвейна, выпитого в честь возвращения Филипа тем вечером. – Я догадываюсь, что на самом деле удерживало тебя в Лондоне. Что ж, молодые люди всегда остаются молодыми людьми, я тебя ни в чем не виню – однако не позволяй амурным делам вмешиваться в дела жизненно важные. Помни о Марии Ли, мой мальчик – у тебя в этом направлении есть серьезный интерес, и с ним шутить нельзя, о, да! Я искренне надеюсь, что ты не станешь шутить с этим!

Сын его не ответил ни слова, молча потягивая вино: сердце у него болело за оставшуюся в одиночестве молодую жену, а сам он задавался вопросом – что бы сказал его отец, если бы и в самом деле узнал, что удержало Филипа в Лондоне?!

После этого дела шли достаточно гладко примерно в течение месяца или даже более того. К счастью для Филипа, самый болезненный вопрос, касавшийся Марии Ли – и становившийся все болезненней по мере того, как Филип его обдумывал – был на некоторое время отложен, поскольку молодая леди уехала навестить свою тетушку на остров Уайт.

Дважды в течение этого месяца Филипу удавалось под разными предлогами удрать в Лондон и навестить свою жену – он нашел, что она ведет себя настолько терпеливо, насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах, однако счастливой не выглядит. Действительно, во время второго тайного визита Хильда настойчиво говорила о позоре своего положения и даже умоляла Филипа во всем признаться отцу и очистить свою совесть – либо позволить ей сделать это. Филип отказался от обоих вариантов, причем во время этого разговора были произнесены некоторые резкие слова, за которыми, впрочем, последовало примирение.

Вернувшись после этого домой, Филип обнаружил записку, подписанную «с любовью, Мария Ли», в которой сообщалось, что девушка вернулась домой и ждет его на обед завтра же.

Разумеется, он пошел – у него не было выбора. Удача снова благоволила к нему, поскольку у Марии Ли гостила некая крайне неуверенная в себе молодая леди, не отходившая от Марии ни на шаг – к большому отвращению последней и к еще большему облегчению Филипа. Впрочем, не избежал он и серьезного испытания: ему было зачитано письмо Хильды из Германии, весьма живо описывающее повседневную жизнь в маленьком немецком городке и состояние здоровья дядюшки, полностью, по словам Хильды, исключающее любые возможности ее возвращения в Англию. Увы! Филип прекрасно знал каждую строчку этого письма, поскольку именно его Хильда писать отказалась – и он сочинял его сам, всего неделю назад. Однако выяснилось, что Филип поднаторел в искусстве лжи: он прочитал письмо, не моргнув и глазом, после чего обсудил его содержание с Марией, ни разу не покраснев и не смутившись.