Рассвет

– Не зовите меня Хильдой, будьте добры. Фройляйн фон Хольцхаузен, пожалуйста. Что вы хотите, чтобы я обещала?

– Я хочу, чтобы вы встретились со мной этим вечером, в девять часов, в беседке.

– Мне кажется, мистер Каресфут, что вы немного забываетесь… и забываете о моем положении в этом доме… и о мисс Ли.

– Что вы имеете в виду, говоря о мисс Ли?

– Только то, что она влюблена в вас, и вы поддерживали все это время ее влюбленность, отвечая ей взаимностью. Не нужно спорить – она все мне рассказывает.

– Чепуха, Хильда! Если мы встретимся сегодня вечером, я все объясню. Вам нет нужды ревновать…

Она резко повернулась к нему, вскинула голову и слегка топнула ногой по гравию.

– Мистер Каресфут! Запомните раз и навсегда – я не ревную и не стану с вами встречаться. Для этого я слишком сильно уважаю себя и слишком мало – вас!

С этими словами она ушла.

Лицо Филипа, когда он смотрел ей вслед, было бы неприятно видеть – оно ожесточилось, взгляд его был злым.

– Она не ревнует? Вот как! Так я заставлю ее ревновать, эту гордячку.

Филип с досадой сшиб тростью головку алой гвоздики.

– Филип! Что вы делаете! Это же мои любимые австралийские гвоздики – по крайней мере, я думаю, что они австралийские. Как вы можете так жестоко с ними обходиться!

– Все в порядке, Мария, я просто хотел сорвать одну для вас. Приколете ее к платью, а? А где остальные гости?

– Все ушли. Заходите в дом, в саду слишком жарко. Расскажите, что вы думаете о миссис Беллами.

– Я думаю, она очень хороша собой и очень умна. Интересно, где ее подцепил Беллами?

– Не знаю… Лучше бы он ее вообще… не подцеплял. Она мне не нравится, она говорит неприятные вещи, и хоть я виделась с ней всего-то раза три, она, кажется, знает обо мне все – и обо всех остальных тоже. Я не очень быстро соображаю, но знаете… сейчас я вдруг подумала – она ведь намекала мне, что вы влюблены в Хильду, Филип! Только не думайте, что я забегаю вперед… если я спрошу вас, правда ли это, и если это… ну, если это окажется правдой, то лучше мне знать об этом! Я не стану сердиться, Филип! – и девушка замерла перед ним, прижав одну руку к груди, в которой отчаянно билось ее сердце, а другой прикрыв вспыхнувшее лицо.

Филип стоял лицом к лицу не только со своей возлюбленной, но еще и с Совестью… и с Соблазном.

«Теперь! – шептала Совесть. – Теперь самое время признаться ей, пока не стало слишком поздно, пока никому не причинен вред… сейчас самое время рассказать ей всё, и тогда, хоть признание и убьет ее любовь, вы сможете сохранить симпатию и дружбу… Неправильно, нечестно поощрять ее привязанность, ведь ты же горячо любишь другую женщину – ты не сможешь больше притворяться!»

«Теперь! – шептал Соблазн, отталкивая в сторону Совесть. – Теперь самое время спасти и уберечь ее саму, ее любовь и ее приданое, а Хильде пусть достанется награда за ее гордость. Не жертвуй собой ради увлечения, не говори ей о Хильде – ты только разожжешь ее ревность… Вы разберетесь с этим потом. Прими дар, который дают тебе боги…»

Все эти слова – и многие другие – молнией промелькнули в мозгу Филипа, и он сделал свой выбор задолго до того, как кровь отхлынула от щек девушки, вернувшись в ее маленькое правдивое сердечко.

О, одно краткое мгновение способно окрасить вечность в те цвета, что вы выбрали для нее сами, ибо для того человек и приходит на свет, и покидает его! О, мимолетный миг, несущий на своих крыльях исцеление – или опустошение… как, должно быть, вздрагивают и бледнеют ангелы, которым вверены души людские, когда они видят полет этой искры, перечеркивающий или освещающий земное существование человека… и как печально и безропотно принимают они все секреты человеческой души, обреченно внося роковую запись в книгу его жизни…

Филип взял Марию за руку – за ту самую, что она прижимала к груди.

– Мария! Ты не должна даже думать об этом! Мне очень нравится Хильда – но на этом и всё. Дорогая, я всегда считал, что мы отчасти уже помолвлены с тобой – по крайней мере, что касается меня! Я просто ждал, пока обстоятельства позволят мне спросить тебя… ты не думаешь, что нам стоит пожениться?

Некоторое время она стояла молча, только зарумянилась еще сильнее, а потом осторожно подняла глаза на Филипа.

– Ты сделал меня очень счастливой, Филип! – вот и все, что сказала Мария Ли.

– Я очень рад, дорогая, что ты находишь во мне что-то хорошее… если ты действительно любишь меня и согласна связать со мной свою жизнь, но можешь немного подождать… я хочу попросить тебя кое о чем. Пожалуйста, только доверяй мне так же сильно, как ты любишь меня, Мария Ли! Я не хочу – по причинам, которых я пока не раскрою, но которые, поверь мне, просты и благородны – чтобы кто-нибудь сейчас знал о нашей помолвке, даже твоя компаньонка и подруга Хильда. Веришь ли ты мне настолько, чтобы выполнить эту просьбу?

– Филип, я верю тебе, верю так же, как люблю тебя, а люблю я тебя всем сердцем уже много лет. Теперь иди, дорогой мой, пожалуйста, иди – мне надо подумать.

В прихожей слуга поднес Филипу записку – она была от Хильды.

«Я передумала. Мы встретимся вечером в беседке. Мне есть, что сказать вам».

Прочитав записку, Филип тихо присвистнул.

«Дьявольски неловко! – думал он. – Если я собираюсь жениться на Марии, надо покончить с Хильдой… но я не могу с ней расстаться! Я люблю ее! Я ее люблю!»

Глава VI

Прошло некоторое время, прежде чем Филипп смог решить, пойдет ли он на свидание с Хильдой, или нет. Во-первых, в целом он чувствовал, что это небезопасно, поскольку встречи при лунном свете с такой очаровательной девушкой, как Хильда, дойдя до мисс Ли, вполне могут быть неправильно истолкованы. Во-вторых, в частности он опасался, что она не проявит к нему нежных чувств – и это вынудит его действовать совсем иначе. В двадцать один год к оскорблению собственных чувств относятся болезненно… а сами чувства порой имеют обыкновение заявлять о себе весьма неловким способом.

Часто бывает, что нам ужасно хочется совершить какой-то поступок – и он, должно быть, воистину плох, если мы сами не можем найти ему оправдания. Так было и с Филипом. Он говорил себе, что на свидании у него будет возможность сообщить Хильде всю правду о его отношениях с Марией Ли – и положить конец затянувшемуся заигрыванию… ведь все это не что иное, как заигрывание… то есть, если и звучали какие-то слова любви, и даже довольно страстное признание самой Хильды, неосторожно вырвавшееся из ее гордого сердца… Но ведь официально ничего сказано не было! Теперь же настал момент заявить обо всем ясно и недвусмысленно.

Филип решился пойти на свидание.

Однако тем же вечером, сидя в назначенном месте и ожидая женщину, от которой он собирался отказаться, но которую любил со всей силой своей необузданной натуры, Филип неожиданно стал рассматривать все происходящее с иной стороны, чувствуя, как его решимость потихоньку тает… То ли выбранное для свидания место повлияло на его нервы, то ли ночное безмолвие, казавшееся ему совершенно оглушительным и гнетущим, то ли страх перед будущими горькими словами, то ли предвидение болезненного расставания – ибо он знал о Хильде достаточно, чтобы понять, что оно будет болезненным, и она действительно больше никогда не побеспокоит его… одним словом, какие-то из этих обстоятельств повлияли на него так сильно, что он совсем разволновался и впал в привычную депрессию. Более того, все скрытые до поры темные стороны его души неожиданно пошли в рост под воздействием этой мрачной атмосферы. Суеверия и предчувствия вспыхнули в душе Филипа. Он сам населял пространство вокруг призраками, порожденными его собственным разумом – и боялся своих мыслей. Ему бы сбежать – но он не мог этого сделать; оставалось только наблюдать за мерцанием лунного света на мирной глади пруда – и ждать.

Наконец, она пришла – быстрым, каким-то тревожным шагом, и он, хотя всего несколько минут назад и страшился ее появления, теперь приветствовал ее с каким-то болезненным нетерпением. Ибо наши чувства, какой бы природы они ни были, ничтожны и поверхностны в сравнении с нашими страхами. Мы боимся беды – мнимой или настоящей, нас страшит неизвестность, и если речь идет о ментальной сфере, то можем броситься даже в объятия злейшего врага, подобно утопающему, который тянется к брошенной ему веревке.