Театр убийц

- Прошу вас, – привратник склонился, – генеральная репетиция вот-вот начнется.

Пока все одиннадцать наблюдателей входили в дверь, привратник так и стоял не шелохнувшись, низко склонившись. Попав в зал, на Стриина нахлынула ностальгия. С момента его экзамена и вступления в ряды актеров прошло уже десять лет, но здесь, ничего не поменялось, все было таким же безукоризненным, как и тогда, когда он сдавал здесь экзамен танцем. Высокий, белый как молоко, потолок, без единой трещины, темно-красные стены, покрытые серебряными завитушками, на них через каждый метр чугунные держатели для факелов. Посередине зала стояла красивая до безумия сцена, сложенная из эбенового дерева, черная как ночь древесина, смотрелась просто замечательно, а приставленные к ней с двух сторон мраморные лесенки, были прекрасным дополнениям картины. Освещалась это театральное чудо с помощью четырех больших чаш, стоявших на красиво изогнутых стойках у каждого угла. Для наблюдателей вокруг сцены стоят одиннадцать кресел, причем расположены они на расстояние, чтобы во время экзамена не возникло желание переговариваться или что-то обсуждать.

Обычно, на генеральной сцене было пусто, тренировки проходили на других, более скромных помостах, которых было еще двое на этаже, но сейчас настоль прекрасной глазу конструкции, стояла асимметричная башня, сложенная из всякого мусора: доски, трубы, железные листы, балки и прочий строительный материал, был свален в кучу, уходившую в верх, на добрых семь метров, и не достававшую до потолка каких-то пару сантиметров. Любой, далекий от мира театра, мог бы воскликнуть “что это за уродство?”, но старшие наблюдатели уже догадались, какое испытание ждет ученика и какие трудности он будет испытывать.

Усевшись на один из стульев, с мягкой спинкой и подлокотниками, к Стриину прилипло какое-то странное чувство тревоги. Он точно знал, что ему ничего не грозит, но что-то определённо случится, только вот что конкретно, чувство тревоги не сообщало. За самопознанием Стриин не увидел, что у противоположной стены, от той, через которую заходили наблюдатели, бесшумно появился привратник, в такой же одежде и маске, что и первый. Постояв неподвижно пару минут, он открыл дверь и склонился в еще более низком поклоне, чем его коллега.

Первым в зал вступила высокая женщина пятидесяти семи лет, в красном, как и все остальные члены комиссии, балахоне, с белыми полосами по бокам. На голове капюшон, с серебряной каймой, руки скрыты в широких рукавах, тоже щедро обшитых серебром, полы наряда заканчивались чуть ли не у щиколоток, от чего ног не было видно, лишь белые плоские туфли с красной бляшкой. Это была, никто иная как Еленара Грин, директор театра двух масок, женщина с железным характером, от которой всегда пахло табаком и вином. Ее хладнокровию и непоколебимости поражались многие, она сохраняла каменное лицо порой в таких ситуациях, в которых у обычного человека уже давно бы поседели волосы или повредился рассудок.

Следом за ней, отставая на три шага в зал вошла мастер грации А́йна Шоль, молодая девушка, младше Стриина на три года, но очень талантливая в своей дисциплине. Ее плавные движения, гибкость и пластичность, все это вызывало неподдельное уважение, а уж когда она демонстрировала свои навыки, у всех без исключения парней, что были рядом, защемляло сердце, на столько это рыжая красотка с карими глазами была великолепна.

В след за ней в зал вошел суровый мужчина, с морщинистым лицом, вечно тяжелым и хмурым взглядом, которым можно было колоть орехи, и жёсткими чертами лица. Го́рти Дольтэр был мастером грима. Его мастерство из обычного парня, сделать принца Гарстайского, или из прекрасной девы уродливую старушку, не мог превзойти никто, поэтому его и ценили как лучшего специалиста. Но вот его военный и жестких характер, его методы обучения, через кнут и без каких-либо пряников, порой доводили до кипения и слез многих учеников, а наказания, до которых доходил его хитрый и хладнокровный ум, порой поражали своей безжалостностью и извращенностью.

Четвертый в зал зашел мастер красноречия Пинст Ильмэт. Пожилой седовласый мужчина, с вечно грустным лицом и вымученной улыбкой. Все, кто видел его впервые, ошибочно предполагали, что он, мямля и рохля, но когда надменные ученики, слышали его четкий, как удары барабана, баритон, настолько красивый и мелодичный, что вся спесь сшибалась в туже секунду и они, околдованные голосом скорее оперного певца, нежели пожилого мужчины, начинали внимать его гласу.

Последним в зал вошла волевая женщина, которую за глаза называли мужиком в юбке. Ше́льма Тойн, сильная женщина, которая не чуралась крепкого словца, могла ввязаться в драку наравне с мужиками, и любившая выпивать во всех трактирах города, вдалбливала в учеников, по средства изнурительных тренировок, умения акробатики. Несмотря на ее грубые черты и приличный мышечный каркас, это дама могла ходить по тонкому канату, который даже и не думал рваться под ней, словно боялся той, кто по нему идет. Она могла залезть на отвесную стену, словно ящерица, а уж ее кульбиты в воздухе и на земле, вызывали головокружение и тошноту у любого неподготовленного человека.

Пять уважаемых членов комиссии прошли по ковровой дорожке с каменными лицами и высоко поднятыми головами. Не дойдя до сцены пяти шагов, они свернули налево, где располагался широкий стол, на котором уже лежали бумаги на экзаменуемого, стояли графины с водой, стаканы и красивый канделябр на десять свечей. Не успели члены комиссии сесть на свои кресла и разложить бумаги, как те двери, в которые входили наблюдатели, вновь открылись и в них вошел тот, кто удостоился сегодня чести, пройти испытание на звание актера.

Стриин стиснул подлокотники и зубы, глаза начали метать искры, а в голове крутилась одна фраза: “Ну, госпожа директор, погоди”. По ковровой дорожке уверенным шагом, в полном боевом облачение, с пристегнутыми к поясу кинжалами и сумками шла Астрид Шэль, сегодня утром еще прибывавшая в статусе ученицы Стриина Ольтэро, а сейчас уже кандидатка в актеры. Девушка выглядела спокойной, по сторонам не оглядывалась, не дрожала и всем видом показывала, что она полностью уверена в себе и своих силах. Поднявшись по мраморным ступенькам, Астрид дошла до середины сцены, точнее сместилась чуть левее, уродливая асимметричная башня была уж слишком громоздкой и загораживала обзор, и выпрямилась. Быстрым цепким взглядом она осмотрела комиссию, прикидывая кто на что будет больше обращать внимание, а после сделала очень плавный и низкий поклон. Из-за стола вышла госпожа Еленара и летящей походкой направилась к сцене. Взлетев по лестницам и остановившись от Астрид в двух шагах, она выдержала паузу, а после холодным тоном заговорила.

- Астрид Шэль, – в полной тишине голос Еленары звучал довольно громко и грозно, от чего по телу не вольно пробегали мурашки, – знаешь ли ты, для чего была вызвана в это место?

- Да, госпожа директор, – Астрид молниеносно упала на одно колено, склонила голову и продолжила таким же непоколебимым ровным тоном. – Я прибыла сюда, чтобы пройти испытание веры и силы, и по его завершению, либо уйти отсюда недостойной ученицей, либо гордым актером.

- Знаешь ли ты, что, пройдя испытание и дав клятву, ты уже никогда не сможешь покинуть нашу обитель и отречься от церкви крови. Если твоя воля и вера будут сломлены, и ты решишь предать нас, то платой за это будет твоя жизнь.

Астрид, подняла голову, заглянула в глаза директора, и чеканя каждое слово, в которое вкладывала всю решимость и искренность, произнесла:

Я актер театра смерти и служитель двух богов,