Страница 1 из 3
Константин Томилов
Обожженные Солнцем
"И сказал Сидящий на престоле: се, творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны."
(Откровение Иоанна Богослова; гл.21; ст.5)
(Эта Страшная Сказка посвящается моему Ангелу-Хранителю)
"Она придёт. Она обязательно придёт", – думал, обливаясь потом, с болью преодолевая каждую, вытесанную в гранитной скале, ступеньку, молодой офицер одетый в парадную гвардейскую форму, – "это – Наше Место, место: где мы, первый раз увидели друг друга; где я, преодолевая тошнотный страх признался ей в своих чувствах; где она, смелая и решительная, сама поцеловала меня…"
Преодолев последнюю ступень, Александр глубоко вздохнув и выдохнув, постукивая деревянным посохом по плоским камням, кое-как доковылял до укрытой в тени, нависающих над ней кустов можжевельника, скамейки. В изнеможении шлёпнувшись на, отполированную задами влюблённых парочек, половинку древесного ствола, облегчённо вздохнул. Потом посмотрев на неспешно скатывающийся в золотисто-лазурные воды раскалённый шар, суетливо, как нашкодивший мальчишка, спрятал за спину "боевой костыль", снял с чёрной повязки, правой рукой, покалеченную левую, быстро сдёрнул ткань с шеи и спрятал её в карман. Аккуратно поправив, поставив ровно, раненную ногу, поморщившись от боли: "Хорошо, что "парадка" чёрного цвета, даже, если кровь просочилась сквозь бинты, и, сейчас, брюки намокнут от неё, всё равно не будет заметно…" Ещё раз глубоко и сильно вздохнув, втянув в себя пропитанный солью и йодом, пронизанный горячими пряными запахами вечереющий летний день, стал терпеливо ждать.
"А вдруг нет? Ты же знаешь какая она гордая, какая обидчивая, какая ревнивая", – запищал внутри лукавый голосок, – "и если бы ещё она ревновала только к другим женщинам…", – укоризненно покачал головой молодой мужчина.
(—Я убью тебя!!! – смуглое, прекрасное личико Моники, исказилось от, разрывающей её сердечко, ярости, до безобразия, до неузнаваемости, – я убью тебя и себя!!! И её, я тоже, убью!!!
И после, успокоенная его искренним покаянием:
–Милая моя, родная, единственная моя! Да у меня даже и в мыслях ничего такого не было! Чего это ты сама себе навыдумывала?
Плача:
–Любимый мой! Прошу тебя! Следи за собой, не подавай мне ни малейшего повода к этому, я ведь, иногда, сама себя боюсь, не понимаю даже ‐ что со мной происходит!)
"Она ведь ревнует тебя ко всему, вообще ко всему. А если б ждала, то уже на причале бы встретила. Не может быть такого, чтоб не знала от нашем возвращении. Вон ведь, весь этот городок высыпал на берег когда бриг причалил и с борта начали выгружать сначала носилки с раненными, а потом…, потом наспех сколоченные корабельными плотниками гробы. Так что зря, наверное зря, ты сюда карабкался, зря только мучился преодолевая нестерпимую боль…, она не придёт, она обиделась…, и правильно! Потому что, ты обещал, что никогда её не оставишь, что вся твоя жизнь, без остатка, принадлежит ей и только ей! А сам…, бросил её…, пошёл, на верную гибель…, добровольно. Она наверняка знает (наверняка нашлись "добрые люди") о том, что полковник зычно гаркнул перед, освещённым зыбким пламенем факелов, строем:
–Только добровольцы!!! И, из добровольцев, только те, которых я сам отберу!!!
А ты "герой", конечно "герой", в числе первых, ринулся, на "подвиг". А почему?" – возражая сам себе, – "почему на "подвиг"? И в первом ряду, в строю, я, потому и…, да и вообще все же, вслед за мной, добровольно…
Да ладно, уж куда там все! Говорят, примерно две трети на месте остались, не решились сделать ни одного из трёх шагов вперёд, когда, сразу после зачитанного перед строем приказа, осознали с чем придётся столкнуться. Вспомни, как Жорж, опустив голову, избегая твоего взгляда:
–Алекс, я не трус! Ты же меня знаешь! Но тут такое! Прости…, прости, брат…
Так что, не жди, не придёт она. Как она сможет простить тебя? Да и зачем ты ей? Она из богатой семьи, а ты? Нищ и гол. И спишут, наверняка отправят в отставку после этих ранений. Так что, не нужен ты ей, совсем не нужен…"
Она пришла когда небесное светило, коснувшись сиреневой дымки моря, начало сливаться с ним в "страстном поцелуе". Запыхавшись сбегая по ведущей сверху, от расположенного по другую сторону горы отцовского имения, тропинке, отстегнув закрывающую лицо до самых глаз ажурную, полупрозрачную ткань, не глядя на него, раздражённо попинывая прилипающие к ногам длинные, до земли, юбки, подошла и села в полуметре от него.
–Я не буду плакать, – прошипела, сквозь судорожно стиснутые зубы, – я не буду из-за тебя плакать, ты недостоин этого, ты не сдержал своего обещания данного мне.
"О, Господи! Какая же она красивая!" – Александр ни на мгновение не мог отвести взгляд от точёного, классического профиля, – "она невозможно, божественно красивая!"
Не отрывая глаз от одинокой слезинки серебряной бисеренкой скатывающейся по смуглой щеке, тихо прошептав:
–Не плачь, Моника, конечно не плачь, любимая моя, – нежно-просяще взял в ладонь изящную холёную ручку, поднёс к губам и поцеловал.
–Любимый мой!!! – взвыла девушка. Рванувшись, прижавшись к нему всем дрожащим от рыданий тельцем, закрыв глаза с льющимся из-под век потоком слёз, зачмокала губами по щекам, глазам, лбу, носу, губам, подбородку, – люблю!, люблю!, люблю тебя!, милый мой!, родной мой, ненаглядный мой!, единственный!
Блаженство продолжалось недолго, секунд пять-шесть. Потом, резко оттолкнув от себя мужчину, Моника, закрыв ладонями лицо, запричитала как, похоронившая единственного ребёнка, мать:
–Уходи! Не прикасайся ко мне! Как ты мог?! Как ты мог бросить меня? Ты обо мне подумал тогда? Ведь ты же мне обещал! Ты же мне сказал, что вся твоя жизнь принадлежит мне и только мне! Ты меня обманул!
–Моника, только о тебе я тогда и думал, – ласково проговорил Александр, терпеливо поглаживая, здоровой рукой, худенькое, обиженно-капризно подёргивающееся плечико девушки.
–Не лги мне!!! – яростно взвизгнувшая Моника стукнула маленьким кулачком прямо по забинтованной ноге.
Александр, охнув, приподнялся на скамейке.
Мгновенно всё осознавшая, посеревшая от испуга девушка поднесла к самым глазам намокшее от крови ребро ладони:
–Что это?!… О, НЕТ!!! – упав перед возлюбленным на колени, Моника, молитвенно сложив руки перед грудью, заскулила, – прости! Прости меня!
–Да перестань ты, – успокаивающе забормотал Александр, – ничего страшного, это просто царапина, мне совсем и не больно, перестань, – потянув правой рукой девушку за рукав, попытался поднять её с колен, – и с рукой тоже ничего страшного, всё нормально, – испуганно затараторил скороговоркой, увидев как Моника, округлившимися от ужаса глазами, пристально рассматривает безжизненно лежащую на бедре левую руку.
–И вообще, – суетливо поднимаясь со скамейки, ненавидя сам себя за малодушие, не глядя на вставшую с колен, строго и стройно выпрямившуюся девушку, – прости, не надо было мне сюда сегодня приходить…, только напугал тебя…, прости…, пойду я…, прости…, да и ранения эти ерунда, как у нас говорят "до свадьбы заживёт".
"Ох, Господи, что я такое говорю? Да какой свадьбы? Чего ещё это такое? Ох и язык мой, враг мой," – мотал головой Александр, уклоняясь от взгляда пристально глядящей в его лицо девушки.
–Саша, – от неземной нежности, как будто истекающей из, чёрных как южная ночь, глаз Моники, у мужчины закружилась голова, – я знаю – за Чем ты сегодня сюда пришёл. В парадной форме. Я согласна. Я буду твоей женой. Я буду тебе хорошей женой. Я – Обещаю.
***
Проникающая, через единственное окошко каменного домика, прохладная предрассветная свежесть ласкала, разгорячённые безсонной ночью, тела новобрачных.