Страница 10 из 11
– Мы с Нойманом бредём в потёмках. – Лехнер сел на стул у окна. – Вы понимаете меня, господин Погодин?
– Да. К сожалению.
Я устал. Мне хотелось говорить легко, не перепроверяя мысленно каждую букву. Я с остервенением искал русские слова, но не находил. Чувство бессилия стало невыносимым. У меня затряслись руки, я прижимал их к груди, скрещивал, вскидывал. Я начал задыхаться – Лехнер встал и открыл окно.
– Вам нужно пережить эту ночь. Завтра вам станет лучше, а сейчас – потерпите.
– Что со мной?
– Терпите, это пройдёт.
Лехнер открыл свой медицинский саквояж и достал оттуда ампулу и шприц. Я не хотел рассказывать врачу, что был пьян прошлой ночью, но он, конечно же, обо всём догадался. Профессор сделал мне укол с успокоительным. Судороги прекратились, и я налил стакан воды. Но у меня не было сил, чтобы пить. Я подносил стакан к губам несколько раз, пока наконец-то не смог наклонить его и сделать пару глотков. Я подавился водой и закашлялся.
– Завтра мы поедем в клинику. Вас осмотрит психиатр, – сказал Лехнер.
– Меня уже смотрели… Смотрели… Сколько ещё?
– Нам нужно быть уверенными.
– Уверенными? В чём?
– Что вы с собой чего-нибудь не сделаете.
– Так я уже сделал! Мой мозг сделал! Селективная афазия – не помните?
– Пациент, про которого мы вам рассказали, пытался повеситься на карнизе.
На карнизе… Повеситься на карнизе… Почему я раньше не додумался до этого?
Прочитав мои мысли и осмотрев мой карниз – металлическую балку толщиной в указательный палец, – Лехнер вынес свой вердикт:
– Ваш карниз тоже не выдержит.
– Выпрыгнуть из окна надежнее?
– Терпите, Дмитрий, вам завтра станет лучше. Нужно пережить только эту ночь. Одну ночь.
– Идите, профессор Лехнер. Я справлюсь.
– Мне тоже нужно как-то пережить эту ночь. Знаете, мне вдруг неожиданно стукнуло пятьдесят.
– Сервус, – перепутал я поздравление с приветствием.
Лехнер похлопал меня по плечу и подмигнул:
– Ложитесь, господин Погодин. За меня не беспокойтесь, я могу спать сидя.
Я выполнил указания профессора. Едва закрыв глаза, я ощутил дыхание Лауры на своих губах. Моё тело заныло – я уже скучал по ней, хотя покинул её квартиру всего несколько часов назад. Я не нашел для себя другого лекарства, как начать говорить о ней:
– Я был у женщины.
Лехнер сидел неподвижно на стуле перед окном и, казалось, не слышал меня.
– Я жил, я снова был нормальным. Но я не смог не рассказал ей о…
Я продолжал в тишине, рассматривая, прищурившись, отражение безучастного лица профессора в стекле окна. На столе горела лампа – наш единственный источник света в бесконечном туннеле берлинской ночи.
– Мы встретились на курсе немецкого… Она итальянка… Итальянка из Турина… Вы слушаете меня? – не выдержал я.
Лехнер повернулся ко мне и ответил:
– Теперь у вас, господин Погодин, и врачи, и женщина! Но вы справитесь. Мы все, чёрт подери, справимся.
16
Поля написала, что они скучают и ждут меня. Мне хотелось думать, что это было немного больше, чем простая вежливость.
Мы договорились с Нойманом, что, как только я сдам экзамен по окончании курса В2, он отправится вместе со мною в Пензу. Оставалось множество вопросов, на которые мне нужно было найти ответы. Главный – останусь ли я на родине. Да – если вдруг русский язык вернётся во время поездки. Нет – если этого не произойдет. Пока мне позволяли сбережения, я мог оставаться в Берлине и продолжать строить новую жизнь. Другого выхода у меня всё равно не было.
Я не верил в наши отношения с Лаурой и не спешил посвящать её в свою тайну. Мне хотелось оставаться для неё умным русским в поисках себя, а не пациентом Ш. в ожидании чуда. Каждый день я открывал страницу Яндекса на смартфоне и пытался собрать буквы кириллицы в слова. Так я проверял, не наступил ли тот день, тот особенный день, который освободит меня от афазии и сделает нормальным. Но у меня ничего не выходило: я не понимал родной язык. Я жаждал исцеления, но одновременно боялся его. Здоровый, я должен был принимать решения – больной, я мог продолжать плыть по течению.
За несколько недель занятий мы с одногруппниками крепко сдружились: вместе ходили обедать и ужинать, гуляли по городу, обсуждали последние новости, делились переживаниями, надеждами и приготовленными на скорую руку перекусами. У большинства из нас в Берлине не было никого, поэтому мы с радостью подставляли друг другу плечо, словно были семьей. Стоило мне пропустить из-за обследований пару занятий, как я тут же получил сообщения и имейлы от Набила, Анны и Майи с вопросами о здоровье и список упражнений для домашнего задания.
Но к Лауре я больше не приходил. Как-то раз она пригласила меня в кино на только что вышедшую «Меланхолию» Ларса фон Триера, и я неожиданно для самого себя согласился.
Лаура напряженно смотрела фильм, следя за перипетиями жизни двух сестёр, Жюстин и Клэр, в то время как я все два часа утопал в меланхолии, в тысячный раз пытаясь разобраться в причинах произошедшего со мной, складывая в голове правильные предложения на немецком, которые не имели никакого отношения к картине фон Триера. В конце фильма, когда Землю наконец-то уничтожила планета Меланхолия, я с облегчением вздохнул, мысленно перенося вымысел в реальность. Лаура прижалась к моему плечу, но я не обнял её.
Мы молча вышли из кинозала и отправились на остановку эс-бана.
– Зербино, что с тобой такое? – спросила она, как только мы оказались на платформе, и взяла меня за руку.
– Ничего, – пробормотал я, «угрюмый дровосек», которому удалось жениться на принцессе – именно об этом была итальянская сказка «Зербино-нелюдим».
– Нам нужно было сходить на комедию. Да, на что-нибудь легкое, без музыки Вагнера. Чтобы ты наконец-то отвлекся от своих мрачных мыслей. Давай посмотрим в следующий раз комедию?
– Мне нужно готовиться к экзамену, – ответил я.
– Да сдадим мы его, тезоро, точно сдадим! Все, ну почти все, сдают. Я спрашивала.
– Ты не понимаешь, Лора.
– А ты не слышишь меня. Экзамен будет легким!
– От этого чертова немецкого зависит моя жизнь. Мне ведь могут не продлить визу. Что я буду делать тогда?
– Тебе дадут визу! Все будет хорошо.
– Может, и будет. А может, в планету врежется астероид. Но этот вариант даже лучше.
Лаура отпустила мою руку и покачала головой. Мы оба устали от нашего бесполезного спора.
Всё, что я говорил Лауре, было правдой и одновременно грубой ложью. Я запутался и стал противен самому себе. Мне хотелось поцеловать её, прижать к себе и, не отпуская, отправиться вместе с ней на улицу Тюльпанов. Но вместо этого я лишь помахал Лауре, как только она села в эс-бан. Я вернулся в Веддинг.
В середине октября наша группа успешно написала экзамен, и мы были переведены на следующую ступень, после которой можно было сдать ДаФ. Между курсами было десять выходных дней. За неделю до начала курса С1 я ещё мог от него отказаться.
17
– Ты уверен? – перевёл вопрос Поли мой врач-невролог.
– Да, – ответил я по-русски и тут же перешёл на немецкий. – Сдавай квартиру. Если вернусь, что-нибудь придумаю.
– Тебе нужно было съехать оттуда сразу после её смерти, – сказал Нойман.
Эти слова переводить было не обязательно, но было уже поздно. Антон посмотрел на Полю, которая уставилась в пол.
Я ничего не ответил.
Сестра впервые прикоснулась к своему зелёному чаю, а её чизкейк уже давно ковырял ложкой Матвей. Наверное, Поля сидела на очередной диете. Мы только что вернулись от нотаруиса, с которым я был незнаком и надеялся, что если он и обнаружит мою тайну, то не разболтает её по всему городу. Всё прошло быстро и гладко: мы оформили Поле доверенность на мою машину и двухкомнатную квартиру. В кабинете нотариуса я только кивал, как китайский болванчик. Мой партнёр Мартынов не ответил на имейл, в котором я сообщал о своём приезде и просил помощи с доверенностью. Звонки моей сестры он упорно сбрасывал.