Воробышек

Едкий табачный дым проникает в легкие, дерет горло, дурманит мысли.

Расслабляет.

С восточной стороны, над черным Мрачным озером, окруженным островерхими соснами начинает алеть рассвет.

Еще не стрекочут в сырой траве кузнечики, не чирикают птицы, но где-то вдалеке вот-вот начинут орать первые петухи.

Зажатая в пальцах, тлеет сигарета, тонкий дым ее растворяется вместе с сумраком, отступающим пред первыми лучами летнего яркого солнца.

Пахнет росой, зеленой травой, пахнет светлеющим прозрачным небом. Легкий ветер доносит слабый тонкий аромат ирисов и жасмина. А еще пахнет тиной и илом с озера, теплым деревом и немного битумом.

И во всей этой симфонии запахов неуловимо пахнет ею.

Евой.

Девушкой с ароматом раннего летнего утра.

- Угостишь сигареткой? – вздрагиваю от внезапного шепота.

Передо мной в длинной белой ночной сорочке, словно призрак, стоит Ева.

Широкая, бесформенная, словно мешок, одежда колышется на ветру. Она то облепляет изящную фигурку девушки, то раздувается, как парус. Длинные светлые волосы слегка взлохмачены,  рассыпаны по плечам и вновь путаются вокруг белой шеи. Тонкие оголенные руки висят вдоль тела, а пальчики на босых ногах подгибаются вовнутрь.

Ева.

Я так жаждал встречи. Все эти дни. Размышлял, что скажу ей, что отвечу…

А теперь просто растерял все мысли и способность говорить вообще.

Боже, какая она красивая…

Не дождавшись ответа, Ева подходит ближе, присаживается напротив, натягивая подол на поджатые колени, берет мою застывшую руку с зажатой сигаретой и подносит к своим губам.

Будто заколдованный молча наблюдаю за тем, как мягкие губы нежно обхватывают фильтр, слегка касаясь моей кожи, и медленно делают затяжку, не сводя с меня потемневших серых глаз. Пальцы Евы, как и тогда, прохладные. Замечаю мурашки и вставшие дыбом едва заметные тоненькие волоски на ее руках.

Ева поднимает голову к небу и выдыхает сизый дым, а я неотрывно слежу за тонкой белой шеей и трепещущей на ней жилкой.

Красиво.

Хочется укусить.

Неизбежно возбуждаюсь от собственных желаний и воспоминаний о вкусе девичей кожи. О ЕЕ вкусе. Единственной на свете девчонки, что я пробовал языком. Ни до, ни после больше не возникало желания, хотя возможностей до хера.

Интересно, ОН тоже ее лижет?

А она НАС сравнивает?

СУКА!

Вырываю руку из прохладных пальчиков и нервно затягиваюсь, пытаясь успокоить внутренних разбушевавшихся демонов ревности и обиды.

- Отец не приемлет курения, Ева.

- Я тебя не сдам… А ты меня?

- Думаешь, он не почувствует вкуса никотина на твоих губах? Или твой рот касается только его члена?

Улыбается сука!

Выдыхаю горький дым ей в лицо. Знаю, что он пропитает волосы. Знаю, что отец почувствует. Накажет ее. И делаю так. Потому что сам наказать хочу.

А она улыбается!

И молчит!

Ну что за дрянь?!

- Не рычи, котенок! – ласково и тихо говорит Ева, - Или ты расстраиваешься, что твой член не побывал у меня во рту?

СУКА!

Затяжка.

Выдох.

Затяжка.

Выдох.

- А если так, то что? Отсосешь, чтобы я не расстраивался?

- Не могу, котенок, - улыбается наглая зараза, - Боюсь, еще один твой обморок мне не простят.

Девчонка вновь обхватывает мое запястье и делает глубокую затяжку. Пялюсь на нее, как кретин. Отвернуться не могу. Прогнать не могу. Дерзкая, бессовестная Ева выдыхает мне в лицо дым. На секунду жмурюсь и чувствую, как большой палец опутывает что-то теплое, горячее, влажное.

Открыв глаза, вижу, как мягкие розовые губы, плотно сомкнутые вокруг моего пальца кольцом, нежно скользят по коже, а язычок игриво ласкает подушечку.

ТВОЮ МАТЬ!

Член стоит колом. Хорошо, что ноги согнуты в коленях, это скрывает степень моего возбуждения. И хорошо, что я сижу, потому что тело напряженно вибрирует от действий этой бестии.

Ева приоткрывает рот. Палец медленно скользит по нижней губе, выворачивая ее наружу. Сначала чувствую кожей, а потом и вижу затянувшуюся продольную ранку и два аккуратных шва.

Одергиваю руку, будто ошпарился. Не знаю, почему. Мне совершенно не противно, но со стороны, наверняка, выглядит именно так.

Ева морщит носик и отводит в сторону глаза. Выглядит обиженной, но быстро берет себя в руки и, вновь повернувшись, лучезарно улыбается.

- Как видишь, малыш, пока с минетами лучше повременить… Если, конечно, тебя вдруг не начала возбуждать кровь…

ЧТО?

Кажется, я стал плохо соображать.

- Пока, котенок… - бормочет Ева, встает и поспешно направляется в сторону моего окна.

- Ева, стой! - ей богу подскочил бы следом, но член все еще стоит, а мне не хочется, чтобы она об этом знала. – Душ прими, волосы дымом, наверняка, пропахли… И одежда… Отец накажет.

Ева вздохнула и как-то снисходительно посмотрела на меня. Как смотрят на маленьких глупых мальчиков.

- Не переживай, котенок. Вениамина нет дома. К его приходу улик не останется! – подмигнула, улыбнулась и исчезла в проеме.

Оглянувшись, понял, что уже рассвело, и мое нахождение на крыше может привлечь нежелательное внимание. Скоро начнут просыпаться соседи, у которых есть хозяйство, требующее внимания. Начнут выползать из домов люди, спешащие уехать на первом автобусе в город.

Все кругом просыпается.

Слышу пение птиц. Стрекот кузнечиков. Кваканье лягушек.

Воздух все еще чист, свеж, прохладен.

Вокруг умиротворенно.

Спокойно.

А мне хочется крушить стены голыми руками.

Потому что вокруг по-прежнему едва уловимо пахнет этой несносной девчонкой. Она повсюду во мне. В легких. В голове. В сердце.

Продажная маленькая дрянь!

Она же мне буквально пообещала минет.

Ведь так?

То есть готова сосать и отцу и сыну?!

Первому, ради денег.

Второму ради… удовольствия?

СУКА! НЕНАВИЖУ!

Глава 7.

Так и не уснул!

Спрятал обратно заначку. Завернул бычок в бумагу, выбросил в мусор.

Время – почти пять утра.

Натягиваю спортивные штаны и отправляюсь на пробежку в надежде убить бессонницу, время и мысли о Еве.

Максу звонить рано. Спит еще. Поэтому, затянув потуже кроссовки, заткнув уши наушниками, гремящими тяжелыми басами, вываливаюсь за калитку и бегу в обратную от поселка сторону, стремительно набирая скорость.

Маршрут привычный. Вслушиваюсь в знакомые слова песен. Контролирую дыхание. Не думаю.

Не думаю.

Не думаю.

Но назойливые факты длинными саморезами вкручиваются в виски, не спрашивая на то разрешения.

Забор. Замок. Озеро.

Опиленные деревья.

Шрам во рту Евы.

Не бывает таких шрамов от собственных зубов. Скорее бы уж там красовались рваные сквозные дыры. А этот – четкий, ровный. Словно хирургический.

ТВОЮ МАТЬ!

Что же ты тут делаешь, Ева?

Не насильно же мой отец тебя удерживает?

Поражаюсь собственному возникшему вопросу. Отец и удерживает? Это вообще за гранью реальности! Не смотря на всю суровость таможенного начальника и кажущуюся грозность, отец в жизни не причинит никому физического насилия!

Я знаю его практически всю свою жизнь! Он дал мне все! Одно время, в период моего гормонального бунта, нам было сложно. Я откровенно творил всякую дичь. Но и тогда, отец и пальцем меня не тронул. Ни разу не запер в собственной комнате и не ограничил свободу передвижения.

Он умел достучаться одними словами, собственным авторитетом, духовной силой. И я знаю, что в глубине души он очень хороший добрый человек.

А разве может другой воспитывать в одиночку совершенно чужого ребенка? Любить его, как своего собственного сына, а порой даже больше?

Разве может недобрый человек пожалеть отчаявшуюся старушку, потерявшую всех своих близких, дать ей кров и работу, впустить в собственный дом и считать едва ли не матерью?

Разве может плохой человек регулярно помогать районному детскому дому из собственного кармана?